Самым необычным местом был туалет. В нем по стенам хозяин развесил портрет Мао Цзедуна, советский красный флажок «Ударник коммунистического труда», другие, как он сказал, «мерзости тоталитаризма и коммунизма»…

Две зарисовки с натуры

Генрих Иоффе

Шеф-редактор с киской

Он зашел в «боковушку» магазина, где ютилась наша рксскоязычеая газетная редакция. Он был другом владельцев этой газеты. Сказал мне:

— Читал-читал кое-что из Вашего. Миленько. Вы, говорят, в Совке, в академическом институте работали?

Не дожидаясь ответа, продолжал:

Я там многих крупных ученых знавал. Лично. Были друзьями.

Он назвал несколько фамилий известных ученых.

— Не знакомы, случайно, с ними?

— Откуда? Это ж — небожители…

— Ну, для кого как…

У него был седоватый «ежик» на голове, обесцвеченные, водянистые глаза и пивной живот.

— А Вы давно здесь? — спросил я.

— Больше 20 лет. Из Совка уехал в 80-х. Не уехал — вырвался. Я там журналистом был. Весьма известным. Вы в Дом журналистов захаживали?

— Редко, случайно.

— А я там — завсегдатай. Все откровенно, все открыто говорил. Прямо. В лоб. И про этого рыжего сифилитика картавого, и про Ёську. Антисемитов свирепо бил. Один очень известный писатель как-то говорит: «Вы, евреи — дошлый народ!..» А аперкота правой не хочешь? Я боксом занимался, первый разряд. Второй раз бью редко, если бью, вызывайте неотложку. Меня знаете как из Совка выдворяли? С полковником КГБ. Поднялись по трапу самолета, он мне:

— Вы больше никогда не ступите на эту землю.

А я ему:

— Да, пока вы — на этой земле.

Кубарем гад скатился вниз… Может, зайдете вечерком? Я вас подвезу. У меня — «Мерс». Посидим, потолкуем. Никого не будет, кроме моей гелфренд. Киска. Ну, как? Чудненько…

Я зашел.. Квартирка была небольшая и не очень ухоженная. Самым необычным местом был туалет. В нем по стенам хозяин развесил портрет Мао Цзедуна, советский красный флажок «Ударник коммунистического труда», другие, как он сказал, «мерзости тоталитаризма и коммунизма».

— Ну, как? — спросил он меня, когда я вышел из этого «музея». — Правда, славненько?

Выпили и закусили. Высокая и худощавая особа — Киска — меняла тарелки, слушала и иногда похохатывала.

— Когда я прилетел сюда, — говорил он, — приказал себе: That’s all! Больше ни слова по-русски. Только по-английски. И думать тоже! Иначе нельзя, невозможно. И — пошло! Я был корреспондентом и обозревателем ведущих газет. Объехал весь мир, горячие точки — это естественно. Брал интервью у всех лидеров! Легче назвать тех, у кого не брал. Старик Рейган в Овальном кабинете принял. Спрашиваю:

— Как удалось Вам, «Империи добра», разрушить «Империю зла»?

Смеется:

— Не время еще, — говорит, — открывать все секреты!

. Перемигнулись… Брал интервью у Тэтчер.

— Как, — спрашиваю у нее, — Вам удалось из гнилых социалистических бараков перейти к замечательным, прочным, рыночным зданиям?

Вспыхнула вся, зарделась:

— О, гуд квесчен, — говорит, — сеньк ю, сэр!

Это интервью весь мир обошло. Не удалось прочитать?

— Откуда? Языков не знаю. Вроде Чапаева, а то бы тоже в международном масштабе… А что ж Вы из журналистики-то ушли? И куда?

— Большой бизнес поманил.

— Какой?

— Программное обеспечение… Он-лайн… хай-тек… Есть и агентство путешествий. Вы в Москву собираетесь? Устрою билет по самой низкой цене. Посмотрим: может, и бесплатно. Киска, напомни мне!

— Спасибо, но это уж…

— Ничего, ничего. Я знаю ваши трудности. Вы сколько у них, у этих, в газете получаете?

Я назвал сумму.

— Нет, ты слышишь, Киска?! Мерзавцы! — крикнул он. — Как только вы с ними работаете? С ними говорить-то можно, только отвернувшись, чтобы не замутило. Через месяц начинаю свою газету. Общенациональную. Пара тысяч долларов для начала вас устроит?

— И для середины тоже.

— Славненько! Развернем дело, там посмотрим… Будет большая, очень большая реклама. Уже договорился с крупнейшими фирмами.

Газету он действительно открыл. На первой странице было написано: «Общенациональная». Редакция помещалась в двух комнатах на центральной улице. В первой сидел какой-то грузный и мрачный дядька местного происхождения. Он ни слова не говорил по-русски. Стол, за которым он сидел, был пуст. Под столом стояли ботинки, которые он снимал, чтобы дать отдых ногам. Было видно, как шевелятся его пальцы.

— Кто это? — спросил я.

— Бывший замминистра. Плачу ему за связи с общественностью.

Никакой «общественности» не было видно. Почти всю газету писал он сам, диктуя молчаливой девице, сидевшей за компьютером. Интервью представителей «общественности» и даже государственных лиц тоже писал сам. Никто не протестовал. Случайным авторам гонорара не платил, обещал «потом и сразу».

А однажды исчез. Молчаливая девица говорила, что он выехал в Москву для решения проблем, связанных с газетой, в высоких сферах и большом бизнесе. Но время шло, а он не появился. Как говорится, кому был должен, всем простил. Некоторым — много.

А газета была интересная, и название хорошее — «Общенациональная газета для местных иммигрантов».

* * *

Не так давно я вдруг встретил его в автобусе. Он мне обрадовался, и я ему тоже. Сошли у какой-то забегаловки, заказали два стакана чаю.

— Булочку хотите? — спросил он.

Я отказался, но он все-таки купил одну и поставил блюдце с ней передо мной.

— Ну как жизнь? — спросил я.

— Да так….

— А Киска?

— Со мной. Самый верный человек. А с эмигрантами дел не имею. Точка.

Он говорил и помаленьку отщипывал «мою» булочку, пока не съел всю.

— А бизнес? С ним-то как, с этим самым он-лайном?

Он махнул рукой. Я понял.

— Еще булочку будешь? — спросил он.

— Нет, — отказался я, — держу фигуру. Диета, понимаете ли. Спасибо…

Мы вышли. Я направился в метро, он стал ждать автобуса.

Ванька-встанька и матрешка

Большинство нас, cтарых «совков», «забугорников» вообще не видывало. Откуда, как? Сами понимаете, «железный занавес» и все такое… И людей «из-за бугра» мы представляля в основном высокими, стройными, красивыми. Вроде Ричарда Бартона, а ежели женский пол, то нападобие, скажем, Катрин Денев. Супермены. Но мой первый «забугорник» (с которым я познакомился) оказался совсем даже не таким. Лет 55-ти, небольшого росточка, толстенький, почти лысый. Валька Смольянинов — центровой из нашей бывшей футбольной команды-поглядел на него и сказал мне на ухо:

— Герка, да это же — Чичиков! Натуральный, без подмеса! Чичиков!.

Этого «Чичикова» в натуре звали Жюль Стивер. Он был социологом, доктором наук и приехал к нам в институт по делам этой науки.

А я тоже, знаете ли, социолог, но только покуда кандидат наук. И вот меня приставили к нему для взаимодействия и квалифицирования.

На первой же встрече он ткнул своим кулачком в мой кулак (это у них такое спортивное приветствие) и произнес:

— Ты — мой корьеш (научился!), а я — твой. И я хочу делать тебе хороший подарок.

И он вынул из своего обклеенного яркими фантиками чемодана ядовито-синего цвета майку и воскликнул:

— Одевай! Этот — символ! Вашей демократизирующейся стране от нашей, уже давно демократизированной. Хорошо?

Было, однако, видать, что или сам Жюль уже изрядно поносил эту рубаху или купил в магазине по-ихнему «секонд хэнд», а по-нашему, по-простому сказать — барахло.

Я влез в этот дар, широкий и укороченный. В цирке в похожих клоуны топают.

— Ну как? — спросил Жюль, — Нравится? Это теперь моднейший фасон.

— Самое оно, — ответил я. — В этом наряде я могу пойти в наше перестроечное ЦК. Там идет обсуждение проблем приватизации и рынка. Будет продажа ваучеров под лозунгом: «Граждане! Покупайте ваучеры и вам за это ничего не будет!». Уверен — не обманут!

Теперь уже не помню кому я сбагрил эту одежку. Кажется, соседу по двору Витьке Шишкину. Он подкладывал ее под днище своего «Москвича», и лежа на ней, работал там гаечным ключом или еще каким-либо инструментом.

А наши с Жюлем дружеские встречи проходили обычно в парке Измайлово.

— Почему ты приходишь не в моей подарочной майке? — спрашивал он.

— Берегу, — отвечал я. — Она, я уже говорил тебе, у меня выходная, праздничная.

На скамеечках в Измайлове мы иногда обменивались научными мнениями, но не только это… В Измайлове существовал небольшой рыночек, на котором художники продавали свои изделия — картины, гравюры, коврики. Жюля страшно интересовали именно коврики. Он покупал их по нескольку штук. И пояснял:

— У нас такие коврики стоят дороже. Моя жена Ивона будет необычайно рада.

— Ну я рад, — говорил я, — Это от нашей, еще не зрелой демократии, вашей-зрелой. Может, вам еще что-нибудь, кроме наших ковриков, надобно? Не стесняйтесь! Так сказать, из России — с любовью!

А вскоре в Москву приехала Ивона. Тоже небольшая тетушка с пепельными волосами и неярким цветом лица. Как и Стивер, она тоже явилась в нашу еще не совсем освободившуюся от авторитаризма страну не без подарка.

Это были два пакетика с мясом. На пакетиках было оттиснуто яркое название фирмы их выпускающей и целая лекция — инструкция, как пакетиками пользоваться. Увы, инструкцию напечатали таким мельчайшим шрифтом, что прочитать ее было невозможно. Моя жена, повертев пакетики в руках, пожала плечами и заметила, что и у нас, оказывается такие пакетики уже давно продаются.

— Все равно, — сказал я жене,-дареному коню в зубы не смотрят.

Но вот настал грустный день прощания. Пригласили нескольких коллег-ученых. Накрыли стол. Была водка, был коньяк, была красная рыба и черная икра, были фрукты, были торты (деньги выделило высокое начальство) . Еще до застолья я пошел на Старый Арбат и купил там самого большого деревянного раскрашенного ваньку-встаньку и самою большую деревянную раскрашенную матрешку. И за столом, произнося первый тост, сказал:

— Дорогие наши Ивона и Жюль! Мы хотим, чтобы эти ванька-встанька и матрешка напоминали, как тяжко вам, нашим верным друзьям, помогать нам переделывать нашу вдрызг недемократическую страну на ваш демократический манер. Как бы вы вот этого ваньку ни положили, а он, подлец, все равно займет свое, «изначально-славянское», «исконно-авторитарное» место. И сколько бы вы ни вынимали из этой большой матрешки маленьких матрешек, они все равно будут точно такими же, как эта большая. А так хочется, чтобы из их нутра, наконец, появилась «первая леди»! Так и с нами, с нашими людьми, нашим застойным обществом. Но вы, дорогие друзья, не отчаявайтесь, учите, просвещайте, наставляйте нас. Мы вам дарим этих ваньку-встаньку и матрешку, надеясь на то, что именно вы научите ванек ложиться перед сильными мира сего, а матрешек меняться и быть похожими, например, на Ивону. А потом приезжайте, покупайте не только коврики в Измайлово, но и все, что вам понравится. Пусть будет так, как сказал один наш великий мыслитель: «бензин наш, а идеи ваши!»

В ответном тосте Жюль спросил, как зовут этого замечательного человека, рождающего столь глубокие мысли, и где он теперь. Я ответил, что его имя — Остап Ибрагимович Бендер, он очень крупный ученый, разработчик отъема и приема в больших финансовых делах. И Жюль посоветовал в следующие выборы выдвинуть его кандидатом в президенты.

Спустя месяц Жюль передал мне сообщение через приехавшего коллегу:

— Дорогой друг, я напечатал у нас в журнале большую статью о вашей стране. Это будет новое слово в науке. Жди ксерокс.

Но ксерокса я не получил.

А потом Жюль очень долго молчал. Е-мейл от него пришел только через 2 года. Там было сказано:

Друг! Мы здесь все очень разочарованы. Все кладем вашего ваньку и так и сяк, а он вскакивает, хотя ему давно следовало бы лежать. И матрешка тоже. Надо было бы выбрать вам президентом Остапа Ибрагимовича Бендера. Вот он бы с этими живыми ванькой и матрешкой справился…
Ваш Жюль.

В своем ответе я поблагодарил Жюля и написал:

Берегите Вашу замечательную страну Америку, мать вашу…