Потому и не верим мы вашим богам, / и не зря небесный наш Царь, / как на чашу весов, бросил к нашим ногам / и тебя, и богов, и алтарь.
Харран
Стихи
Иосиф Гальперин
Цфат
С. Р.
На поддержание сефардской синагоги
я бросил десять шекелей в Цефате.
Как ортодоксы яростны и строги,
их дети по любой жаре пейсаты.
Что мне до них? Поля их чёрной шляпы
слепили взгляд, и чуждый, и закрытый.
Живые прадеды, далекие, как Альпы,
дохнули холодом на солнечные плиты.
С шестого века соль Ерусалима
ссылали в галилейские пределы,
они с тех пор всё ждут неутомимо,
когда Судья цвет чёрный сменит белым.
На две картинки в том же самом Цфате
я разорился в частной галерее,
неяркие, в классическом формате
пейзажики из Верхней Галилеи.
А рядом с ними в собственной манере
в своих метаниях пытался разобраться
художник несомненных озарений,
но я не выбрал этого богатства.
Мне нужен Цфат, его слепые камни
по Брайлю молятся из вечного упрямства.
А личные открытия… Куда мне!
По возрасту жую другие яства.
В свою скорлупку тащит мир фанатик,
свой мир для всех спешит открыть художник…
Очаг пылает в раскалённом Цфате
и сохраняет образ непреложно.
Кармиэль, Израиль
23 октября 2009 года.
* * *
Лунный луч на горбу черепахи —
вот и вспомнил верблюжью раскачку,
и горячею пылью запахло
от холодного панциря спячки.
Так из ночи, где воют сирены
потревоженных автомобилей,
я вернулся к покою Вселенной —
сладкий финик и звёзд изобилье.
И оттуда, от пальмы и дома,
я пошёл в пропотевшем бурнусе
на восход за рукой незнакомой
по устойчивым солнечным брусьям.
Одинокий в цепи каравана,
я в капкан залетел без оглядки,
и сыпучая сила бархана
обняла мои слабые пятки.
А когда, преклонивши колени
мне верблюд разрешил воцариться,
я вошёл в тесноту поколений
под бурнусом меняющих лица.
В полумраке песчаной спирали
зиккураты, столпы, пирамиды
грани времени истирали,
не теряя объёма и вида.
Но, не глядя на это наследство,
припадая к воняющей шкуре,
я по ветру поплыл, бессловесный,
и скрипящие веки зажмурил.
Значит, верить руке и верблюду
и не верить свету и слову?..
Оглянись — полуночье повсюду,
лунный свет на томах Гумилёва.
* * *
Я наследник своих врагов:
поворот головы, походка —
переимчив, как первый охотник.
Так же сутью чужой и плотью
Мажу губы родных богов.
Я — наследник прежних врагов:
охра греков и линии римлян,
фараонова кравчего имя,
финикийских храмов руины —
всё моё во веки веков.
Я наследник древних врагов:
побеждённые динозавры
мне оставили страх на завтра,
в клетках тела дремлет зараза
покорённых амёб и мхов.
Помню правду чужих богов…
Фараон
Сыты мы и размножились. Благодарим…
Отпусти нас, египетский царь!
Потому что не можем фигурам твоим
приношения класть на алтарь.
Не пытайся удерживать нас — не к добру,
не помогут ни плеть, ни замок.
Мы уйдём, как уходит волна из-под рук,
как уходит песок из-под ног.
Ваши боги могучи и нравятся вам,
ты ведь тоже один из богов,
но услышал во сне праотец Авраам
непререкаемый зов.
Многолико-единственно имя Творца,
как любой человек — Человек,
но не станет просить у птицы лица
тот, кто создал мгновенье и век!
Потому и не верим мы вашим богам,
и не зря небесный наш Царь,
как на чашу весов, бросил к нашим ногам
и тебя, и богов, и алтарь.
Книгу мёртвых забудет скрижаль пирамид,
только книге иной суждено
узаконить навеки твой нынешний вид:
Фараон, Пошедший на Дно.
Волны моря сомкнулись — и мы спасены.
Ты не бог и ты — побеждён.
Будто волны, велению неба верны,
мы мгновенье и век переждём.
Харран
Гори, охрана, в горах Харрана,
здесь инкубатор жестоких стран,
от Авраама до Оджалана
непримиримых печёт Харран.
Не Вавилона и не Ирана —
зародыш будущее искал.
Зерно Израиля и Курдистана
созрело в лоне железных скал.
Риф
Аркадию
Золотая и синяя мелочь
над коралловым лоном парит
и Даная открыто и смело
отрицает сестёр-Данаид.
Кто кого пожирает и любит?
Под прозрачной морскою волной
то ли груди, а то ли глуби
соблазняют своей полнотой.
Рыба-лоцман уводит за камень,
где, коралловой веткой хрустя,
открывается пред рыбаками
чудо-рыба в кисейных кистях.
Кто кого наблюдает и ловит?
Плавниками едва семеня,
моей древней сгустившейся кровью
море Красное держит меня.
* * *
Я пролил свою кровь в драгоценный славянский сосуд
и не знаю, что в Кордове, рядом с улицей Маймонида,
письмена на стене синагоги тыщу лет мою букву несут,
а в Гранаде есть мраморный лев от колена Давида.
… Был же дед мой, Давида отец — Шмоэль бен Хаим, речист,
говоря о неправых делах в оренбургской еврейской общине!
Мне в Испании дедовый идиш напомнил немец-турист.
А ещё — девятнадцатый год, его личный поход в Палестину,
а потом — сорок первый, долгий путь в степной Оренбург
из Одессы степной под грохот родственной речи…
Вот и речь! Не вдолбил в меня знание замерших букв
дед горячий, к столу пригибая за плечи.
Ни рисунком, ни смыслом не сумел он меня убедить
в алфавите ожившем искать сокровенное время.
Только в памяти имя осталось одно — Маймонид,
я у деда нашел его в русской книге про прежних евреев.
Но при чём тут испанские стены, немецкий язык
и местечко в Саксонии, откуда Гальперины вышли,
если я до сих пор не уверен, что понял азы
русской речи и русской жены и дедовой мысли?
Я пролил свою кровь и родил двух дочерей,
я последний в роду настоящий еврей.
Иосиф Г.
…Мне нужен Цфат, его слепые камни
по Брайлю молятся из вечного упрямства.
А личные открытия… Куда мне!
По возрасту жую другие яства.
В свою скорлупку тащит мир фанатик,
свой мир для всех спешит открыть художник…
Очаг пылает в раскалённом Цфате
и сохраняет образ непреложно.
Кармиэль, Израиль
23 октября 2009 года.
:::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
Хороша страна Болгария, а Цефат…он лучше всех.