Мой кабинет
Стихи
Иосиф Рабинович
Подруга думы праздной,
Чернильница моя,
Мой век разнообразный
Тобой украсил я…
А. С. Пушкин
Никаких аналогий, дорогой читатель. Просто мне очень нравятся эти пушкинские строки. У каждого из нас есть место в доме, к которому «прирастаешь». Мне в этом смысле повезло — с 35 лет у меня есть свой кабинет для работы. За прошедшие годы я, как и многие, оброс вещами, которые стали частью не только моего быта, но и образа жизни. Они — это часть моей души, подарки друзей в основном. И, несмотря на то, что одни живут со мной тут уже четвёртый десяток лет, а другие едва набрали первый год кабинетного стажа, они равно мне близки и дороги. А посему прошу вас пройти ко мне в кабинет, я познакомлю вас с ними…
ВРЕМЯ, НАЗАД!
Подарил мне друг часы с обратным ходом,
Стрелки ходят передом назад.
Строгий, круглый, чёрный циферблат:
Медленно минуты шелестят,
И идёт часов несчётный ряд,
И со скрипом год ползёт за годом,
Всё назад, я, как ребёнок, рад…
Да, сперва подарку рад был бесконечно,
Чёрный круг меня заворожил,
И кружил, кружил, кружил, кружил,
Будто демон парой чёрных крыл,
Просто и легко, не тратя сил,
И, казалось, то круженье вечно,
А я всё глядел в него и жил.
Пару лет прошло, и батарейка села.
Я бегом на улицу в ларёк,
Прикупил и, не жалея ног,
Бросился домой, свидетель Бог,
Как влетел я на родной порог
И рукой дрожащей, обалдело
Вставив батарейку, изнемог…
И лежал я в кресле — пульс за стольник,
На себя гляделся в зеркала.
Неужели правда жизнь прошла?
Хоть и счастья было больше зла,
И судьба порой была мила,
А теперь вот времени невольник
И с душой, раздетой догола!
А часы? Часы исправно ходят,
Как и прежде, задом наперёд,
Только время правильно идёт,
И ничто не остановит ход.
А осталось сколько? День иль год?
И спросить-то не у кого вроде,
Но уже обратный дан отсчёт!
НОЧНОЙ РАЗГОВОР С ИДОЛОМ
Таёжный бог — глаза подслеповаты,
И брюхо, всё обвисшее, в морщинах,
И дерева оттенок сероватый —
Обычная мореная осина.
Я сорок лет гляжу тебе в лицо,
Ухмылку вижу хмурую твою,
И смысл разгадать её пытался,
Что понял ты, я жизни не таю,
Как я страдал и счастьем наслаждался,
Какие песни разные пою…
Ответь же, старикан, в конце концов!
Ты видел всё: и мой бессильный гнев,
Мои попытки написать нетленку,
Я при тебе, от горя, озверев,
Едва не бился головой об стенку.
Но ведь была улыбка на губах,
Минуты счастья, удовлетворенья,
Когда случалось вдруг стихотворенье
Иль нежный образ возникал в глазах.
От ветреной безжалостной судьбы
Я получал пинки и поцелуи,
И были те пинки весьма грубы,
А вот о поцелуях я тоскую.
Немного было их, но каждый мне
Так трогательно памятен и ценен,
Что содранные руки и колени
Я ради них готов забыть вполне!
Да что там руки, я готов забыть
И сердце, всё изодранное в клочья,
Которое порой так стонет ночью —
Боишься, как бы не порвалась нить.
Я позабуду сплетни и скандалы,
Прощу врагам и злобу, и хулу,
И всё за то, чтобы судьба послала
Последний, самый сладкий поцелуй!
Что ты смеёшься, боже из полена,
Неужто слишком много я прошу?
И истукан ответил откровенно:
Нет, просто подбородок я чешу.
Ты прожил жизнь, сровнялись мы с тобою,
Но ты так и остался пацаном,
Ты ищешь поцелуев, я — покоя,
Пришла пора подумать о святом…
Нет, не хочу — не думал и не буду,
Как прожил, так и дальше буду жить,
И, как тебя там, Сэвен или Будда,
Хорош меня, осиновый, учить!
У меняя на стене висит картина, подаренная мне замечательным художником Василием Ленивкиным, — висит прямо напротив «таёжного бога», о котором были уже стихи.
УТРЕННЯЯ НЕГА
Таёжный бог взирает на картину,
Сюжет простой и всем от венка ясен:
Вот женщина и рядом с ней мужчина,
Им хорошо, и этот мир прекрасен!
Рассвет позолотил тела влюблённых,
Поник цветок, увядший в волосах,
И я любуюсь ею, изумлённый,
И вижу поцелуи на губах.
И тут не важен цвет волос и кожи,
Округлость плеч, разрез прелестных глаз —
Ты так, родная, на неё похожа,
Конечно, это мы, и всё о нас!
Восходит утро над притихшим миром,
Поют в душе, не в роще, соловьи,
И чувствую, как источают миро
Родные губы грешные твои!
МОНГОЛЬСКИЙ НОЖ
Отделкой золотой блистает мой кинжал.
М. Ю. Лермонтов
На стенке в старых ножнах кожаных
Висит монгольский древний нож.
Пусть он простой прибор дорожный,
Но как изящен и хорош!
Он полтора на свете века
Живёт. Преклонные года,
Но знаю точно: человека
Он не зарезал никогда.
Держась на поясе красивом,
Был под рукою, у бедра,
И ждал спокойно, терпеливо
Обеда. Вот его пора.
Судьба нелёгкая, лихая —
Красавец с ручкой костяной,
Бог весть, сменил каких хозяев
И у меня обрёл покой.
Теперь наточен, и ухожен,
И франтом выглядит вполне.
Висит себе монгольский ножик
Меж фотографий на стене…
Плесну себе водчонки с вермутом,
И к ним закуску припасу —
Он не кинжал, а я — не Лермонтов,
Мы просто режем колбасу.
РАКУШКА И МАРИНА*
Говорила мама в детстве: «Приложи ракушку к ушку,
И, тогда сынок, услышишь: океан поёт в ракушке».
Я её рукою детской прижимал и слушал, слушал,
И волны суровый рокот навсегда запал мне в душу!
Хоть не стал я капитаном, не тропил я океаны,
Но со мною этот рокот днём и ночью постоянно.
Злое северное море за усталою спиною,
Где хлестало нас жестоко в борт тяжёлою волною.
Я сегодня вижу море только в раме над диваном,
И врачи твердят, что надо позабыть про океаны.
Видеть море на картине — в этом, право, мало толку,
А красавица-ракушка вся в пыли стоит на полке.
Прижимаю её к уху, весь томимый ожиданьем,
И молю морского бога дать последнее свиданье,
Чтобы снова рёв услышать и вдохнуть солёный запах,
Прежде чем уйти далёко в рейс, где встречу маму с папой…
*) Марина — морской пейзаж
ХРЕН МОРЖОВЫЙ
На дворе за голубятней, там, где детство протекало,
Развесёлое, шальное: игры, драки, слёзы, смех,
Я услышал этот термин и эпитетов немало
В добавление к названью, нынче не упомню всех.
Слышать слышал, но представить я не мог себе такого,
В крайнем случае, казалось, это вроде идиома,
А теперь извольте видеть, и не в Арктике, а дома
У меня лежит на полке то достоинство моржово!
Мне знакомый по Чукотке археолог с бородою,
Подарил его когда-то вместе с присказкой такою:
«Символ стойкости мужицкой, неизменен в постоянстве,
Хоть не верят в это дамы, обвиняя в хулиганстве».
И, когда гляжу на этот экспонат мужской природы,
Вспоминаю я Чукотку и свои младые годы,
Убегающее время в исчезающем пространстве…
Что-то как-то не с кем стало речь вести о хулиганстве.
ПОДЗОРНАЯ ТРУБА
Потёрта медь, пообтрепалась кожа,
И всё это не чищено давно.
В каких морях она бывала, боже?
Узнать мне это точно не дано.
Ей полтораста, ежели не больше,
Она прошла через десятки рук.
У антиквара в лавке, в Гданьске, в Польше
Купил трубу по случаю мой друг.
В руках купца, пирата, адмирала
Старательно, без отдыха и сна,
Проливы, рифы, скалы приближала
И помогала курс держать она.
Ну, в городе с проливами-то сложно,
В окошке — силуэт чужой жены,
Но стало вдруг всё мелким и ничтожным,
Как глянул я с обратной стороны.
Вот так и в жизни — разные все люди,
И все со своего конца глядят,
Ну что, мой друг, давай с тобою будем
Смотреть на эту жизнь не через зад!