Первомайская демонстрация Марка поразила. Шли пешие колоны с транспарантами, несли щиты с серпом и молотом, какие-то кибуцы прислали грузовики с портретами Сталина и Ленина, была даже колонна велосипедистов. За порядком на площади Цины Дизенгоф следил английский сержант в шортах.
Экспресс «Варшава — Тель-Авив»
Роман
Владимир Янкелевич
Продолжение. Начало
Книга восьмая: Встречи на земле обетованной
Глава 1. Март 1947 г. Марк
Пароход был болен всеми старческими болезнями, какие только бывают у пароходов, но он был честным трудягой. Задыхаясь, он взбирался на волну, скрипел всеми суставами, его усталое сердце работало с перебоями, но выбирать не приходилось. Другой возможности добраться из Констанцы до Хайфы у его пассажиров не было.
Вообще-то этот пароход-ветеран не был предназначен для перевозки людей, он много лет доставлял грузы от Варны до Бургаса, его совсем было собрались отправить на заслуженный отдых, но пришлось поработать еще. Его дооборудовали для перевозки людей, но вместо восьмидесяти человек на борт поднялось более двухсот, отказать измучившимся людям было невозможно.
Марек нашел место на носу, где не так страдал от морской болезни. Он расстелил пальто, на нем в обнимку спали его первая жена Яся и вторая — Марина. Их дружба была ему малопонятна, но этот факт от непонимания не менялся. Мареку иногда казалось, что женщины его и не замечают… Так, какой-то обслуживающий персонал, но делать было нечего, эту ситуацию он создал сам.
— Ладно, — думал он, — там все утрясется, перемелется, мука будет.
Пассажирами парохода в основном были польские евреи. Им удалось выжить в мясорубке войны, вернуться домой, но Польша встретила их неласково. Надежды на лучшую жизнь в Палестине были зыбкими, особенно на фоне рассказов о действиях английских эсминцев, но выбора просто не было. Оптимизм подпитывало то, что с нижней точки дорога лежит только вверх.
Рядом с Мареком на каком-то старом ватнике лежал молодой и очень худой парень. Он все рассказывал о действиях англичан, о лагерях. Ему удалось выжить в Гросс-Розене, порадоваться, что выжил, но потом все пошло не так. Сначала он еле спасся при погроме в Кракове, потом его почему-то арестовали вместе с погромщиками, и теперь все его мысли были об Израиле. Часами, раскачиваясь, как при молитве, он рассказывал, как уходили в Чехословакию, как группу собирала Алия–Бет…
— Хватит, мы больше на бойню не пойдем! Мы будем сопротивляться!
— Сопротивляться. Как же. Тебе нужно думать, как выжить.
Этого Марек ему не сказал. Не сказал он и о том, что на груди, под рубашкой, в непромокаемом пакете, у него хранились ценнейшие бумаги — въездные сертификаты. Деньги? Он их все отдал женщинам, но сертификаты — нет, в них была жизнь.
Как ни кряхтел пароход, но на четвертый день все же добрался до Хайфы. На подходе его встретил английский эсминец. Англичане приказали швартоваться к третьему пирсу, где территория уже была оцеплена военной полицией.
Пароход вздохнул и стал у пирса. Шансов вернуться назад у него не было.
Сортировка прошла сравнительно быстро — всего один признак, есть въездной сертификат или нет, не требовал много времени. На счастливых обладателей сертификата, прошедших к английскому эмиграционному офицеру, а их было всего 9 человек, смотрели оставшиеся за оцеплением. Дружелюбными их взгляды назвать было нельзя.
Офицер попробовал разобраться:
— Мистер Марк, вот тут написано — «Янина — жена», а тут «Мария — жена», вы же не арабский шейх, сколько у Вас жен?
— Одна, г-н капитан, одна. Только одна первая, а другая вторая, но всегда одна.
— Вам это так понравилось, что Вы привезли обеих? Вы оптимист, мистер Марк! Заповедь «не множь проблемы» вами отвергнута?
— Мне больше нравится — «Не спорь со Всевышним, он знает, что делает».
— Удачи, мистер Марк, она Вам потребуется, а у меня к Вам претензий нет. Вы все можете идти.
Невдалеке в тени дерева стоял какой-то мужчина в шортах. Круглое лицо, круглые очки, достаточно круглый живот, все венчала странная шляпа-панама… Он казался бы на месте где-нибудь в Баварии, но он был в Хайфе и зачем-то ждал Марка.
— Здравствуйте, — обратился он к Марку на идиш, — Меня зовут Йона, я из кибуца «Эйн а-Мифрац». Он недалеко отсюда, немного севернее. Вы откуда прибыли?
— С этого парохода.
Марк не понимал, что этому Йоне надо. Вообще непонятно, что делать, куда идти, а тут еще дурацкие вопросы. Йону ответ не смутил.
— Я здесь для того, чтобы помогать прибывающим. Вы можете ехать в Хайфу, остановиться в гостинице, а потом думать, что дальше. А можете поехать со мной в кибуц. Там Вам будет дешевле.
— Там что, платить нужно?
Йона заулыбался.
— Нет, членам кибуца не нужно, но Вы ведь не кибуцники. Разберетесь, посмотрите, может и станете кибуцниками. А нет, так поедете дальше, куда захотите.
В разговор вмешалась Янина.
— Кто там живет, чем заниматься нужно?
— У нас люди в основном из Галиции, есть немного из Германии и Польши. Занимаются главным образом сельским хозяйством.
— Так пан знает польский?
— Пани, я счастлив говорить с Вами по-польски.
Собственно, это все и решило. Йона показал им на старенький автомобиль — автобус, в котором когда-то были окна. Куда они делись, Марк выяснять не стал.
— Я узнаю, возможно, еще кто-то хочет с нами. Скоро поедем.
Остальные шесть человек ехать в кибуц не захотели. Марк занес пожитки, Йона сел за руль, женщины уселись рядом на переднем сиденьи.. Марк занял место у окна, так, чтобы удобнее было запоминать дорогу. Ехали недолго.
— Йона, я ищу друга, Лео Розенфельда. Он из Костополя. Может ты знаешь, как мне его найти?
— Тебе нужно поговорить с кабатом[1]. Да! — Йона вспомнил, — Его фамилия тоже Розенфельд, только сейчас он называет себя Маhир. Намекает этим, что у него все быстро. Я бы так не сказал. Быстро… Я ему сказал, что быстро не всегда верно, так он на меня обиделся. Но 30 лет он был Розенфельдом, возможно, он вам поможет.
Место с красивым названием кибуц «Эйн а-Мифрац» пока было только многообещающим, намекало, что если чего и нет пока, то все скоро будет… Нет, не сегодня, но в будущем. Янина приуныла, после польских зеленых городков все выглядело удручающе. А Марине понравилось, это и понятно, она сравнивала с Челябинском.
Йона показал им маленький домик, где можно расположиться. Сказал, что в семь вечера в канцелярии кибуца будут люди, нужно будет заплатить за три дня, а в столовой можно перекусить. Сейчас время неурочное, но девочки что-то найдут. Йона еще попросил не ходить в юго-западную часть, и попрощался.
Проблемой стало размещение в одной комнате, но привередничать не приходилось. Женщины устроились на кровати и софе, а Марк подстелил себе на полу какой-то тюфяк и мгновенно уснул.
Проснулся он, когда стемнело. Женщины уже успели оплатить проживание и сообщили, что его ждет кабат.
Тот оказался ровесником Марка, ему было лет 35. Те же сандалии, шорты и круглая шапка-панама из плотной ткани. На поясе у него был виден какой-то огромный револьвер в кобуре.
— Садись, Марк.— Кабат обратился к нему по-польски. — Я Иосиф Маhир, кабат этого великого кибуца. Давай знакомиться.
— Давай. Я Марк Шустер. Что я должен рассказать?
— Я слышал, ты ищешь друга, как его зовут?
— Лео. Это от Лепольд. Лео Розенфельд из Костополя.
— Здесь такого нет, но кое-что я могу тебе подсказать. На юге есть кибуц Негба, его строили поляки, в основном из а-шомер а-цаир. Твой друг не шмуцник?
— А что такое — шмуцник?
— Это из а-шомер а-цаир, но так, чтобы язык не сломать.
— Да, там в Костополе вроде все входили в а-шомер а-цаир, то есть — да, шмуцник.
— Тебе придется поехать в Негбу. Поработаете пока на коровнике, одну из женщин на кухню, вторую в детский сад. Первого мая пойдет машина в Тель-Авив, повезет участников демонстрации. Там же, наверняка, будет машина из Негбы, с ней и доберешься. Найдешь друга — передай привет от кабата из «Эйн а-Мифрац». Может мы еще с ним и родственники.
* * *
Первого мая Марк постарался одеться получше, негоже польскому пану появляться на людях в чем попало. Круглую панаму, ее называли «кова тембель[2]», он отверг сразу.
До Тель-Авива доехали в уже знакомом автобусе, остановились на въезде в город, дальше ехать было нельзя.
Первомайская демонстрация Марка поразила. Шли пешие колоны с транспарантами, несли щиты с серпом и молотом, какие-то кибуцы прислали грузовики с портретами Сталина и Ленина, была даже колонна велосипедистов. За порядком на площади Цины Дизенгоф следил английский сержант в шортах.
Кругом пели на разных языках, все это смешивалось в какую-то какофонию, но мотив интернационала пробивался через все звуки.
Марка не оставляло ощущение дежавю, чего-то уже виденного. Нет, это не напоминало рабочие демонстрации в Польше, в которых он участвовал вместе с родителями, это не было похоже и на демонстрации в России хотя бы потому, что на трибуне не стояли вожди… Но был тот же общий однонаправленный порыв, которого он научился бояться еще в России.
Ленин на транспарантах кого-то напоминал… Он, конечно, был узнаваем, но какой-то другой…
— Это же близнец Хаима Вейцмана! — вдруг осенило Марка, — Ну да, это же пожилой еврей-профессор. Интересно, как его нарисуют где-нибудь в Китае?
Делиться своими мыслями Марк ни с кем не стал. Ему еще нужно было найти машину из Негбы. На первый взгляд в толчее демонстрации это было невозможно, но выручил польский. Марк услышал польскую речь. Это оказались ребята из кибуца Яд-Мордехай, они угостили его сэндвичами и привели к машине из Негбы.
— Вот, этот парень ищет вашего Лео Розенфельда! Возьмете?
— Конечно! Давай к нам!
В Негбу приехали часам к семи вечера. Новые друзья похлопали Марка по плечу и показали на небольшой домик.
— Если Лео не дома, подожди там, он придет!
Лео не было, и Марк задремал на скамейке у дверей. Проснулся он от мощного хлопка по плечу.
— Вставай, хватит спать!
Марк вскочил и оказался в объятиях Лео, которого он не сразу и узнал — плечи стали мощнее, кудри поредели, но он был все тот же, старый надежный друг.
— Как ты здесь оказался?
— Это долгая история…
— Рассказывай, пока Дина нам что-нибудь приготовит, а мы с тобой за коньяком посидим.
* * *
У Лео оказались ящик пива и бутылка коньяка.
— Как ты считаешь, с таким подкреплением мы справимся? Я думаю, что буду слушать твои рассказы хоть до утра.
— До утра я вам готовить не буду, — включилась в разговор Дина, — не надейтесь, старайтесь сами. Лео, кстати, умеет готовить, причем неплохо. А где твоя жена, Марек?
— Так получилось, что не жена, а жены!
— Тебе одной мало?
— Много, но так дорога легла. Давайте я все же расскажу.
* * *
В Барановичах, ну тогда, после сумбурного переезда, мы устроились вроде неплохо. Бунд там активничал, и мы с родителями практически сразу же вписались в обстановку. В социалистическом кружке я познакомился с Яниной, она была там звездой, профсоюзным организатором… Да и смотрелась она, как звезда, ну как Карла Доннер в «Большом вальсе». Как что, тут же на трибуне — она! Мне кажется, что многие ее и не слушали, так она была красива. Почему она на меня обратила внимание, я до сих пор не знаю, но через полгода мы стали мужем и женой. Я, честно говоря, был менее активным, но она была активна за двоих. Родилась дочь, Златка, но Яся жила не дома, она жила на трибуне. Все домашнее отрывало её от главного дела. Там, у стола, покрытого красным сукном, она смотрелась очень органично, могла такие речи закатывать без подготовки… Но кому-то, ну, то есть мне, деньги на семью нужно было зарабатывать. Ясю я уже без трибуны не представлял. У нее что-то в голове сместилось, она и в постели стала говорить лозунгами.
Барановичи — это маленький провинциальный городок, там крупных промышленных предприятий нет. Евреи и поляки занимались кто кустарным производством, кто мелкой торговлей. Для пролетарской борьбы условия в городе были явно неподходящими, но это дело принципа. Кто решил бороться, тот будет!
Ты же знаешь, власти Бунд очень не любили. К сионистам они были лояльны и даже сотрудничали, а вот нам, которые не хотели уезжать в свою Палестину, да еще и боролись, добро бы за свои права, о то за всех угнетенных вообще, им доходчиво показывали, кто в Польше хозяин.
Меня арестовали в мае 39-го в Вильно. Я поехал туда по партийным делам и решил принять участие в забастовке. Начало было мирным, но позже, у заводской проходной, стали сооружать баррикады. Не успели. Конная полиция это пресекла быстро, а меня отправили на три месяца лагерь в Березе-Картузской. Ясю арестовали спустя месяц, скорее всего за компанию.
Так вот, в лагерь мы пришли бундовцами, а там стали коммунистами. Меня выпустили из лагеря в конце июля, я отделался тем, что при допросе потерял зуб, хорошо, что всего один, а Ясю освободили в октябре советские войска, когда Восточная Польша оказалась в советской зоне.
— Нос тебе свернули там?
— Нет, во Львове, в 46-м. Дойду и до этого
В советской зоне все пошло стандартно. Первым делом на лесоповал отправили слуг прежнего режима, всевозможных чиновников, военных, полицейских, зажиточных или просто заметных людей.
— Гвоздь, который торчит, забивают! — это не ново.
Ты прав, Лео, не ново, но позабивали так, что стало остро не хватать кадров, а кому доверять, как не освобожденным из лагеря коммунистам.
Так мы стали ответственными работниками муниципалитета. Особо о том, что ликвидирована польская власть, мы не жалели. А чего жалеть? Это была власть угнетателей, а пришла справедливая рабоче-крестьянская власть, и теперь все будет хорошо, вот только нужно преодолеть временные трудности…
Временные трудности все тянулись и тянулись, о них забыли только 22 июня 1941 года, когда началась война.
Я сразу бросился в военкомат. Меня там немедленно приставили к работе — таскать мешки и ящики с бумагами, военкомат эвакуировался на восток. Так, вместе с ним, в общем-то не по своей воле, я и оказался в тылу. А Барановичи заняли уже 23 июня.
Яся наверняка пыталась уйти вместе с дочерью, но я помочь не мог, был далеко.
Марк замолчал, подошел к перилам, стал смотреть на улицу. Молчание затянулось. Лео уже было подумал, что он не станет говорить дальше, но Марк продолжил.
Меня в армию не взяли. С военкоматом, кем-то вроде вольнонаемного работника, я добрался до Можайска, где и попал в ведение НКВД.
На прощанье в военкомате выпили с капитаном Сташевским бутылку — как-то нашли с ним общий язык за эти дни отступления, но не он решал.
— Марик, не бойся, все будет нормально, к тебе претензий нет…
Претензий действительно не было, но на всякий случай меня отправили в «трудовую армию». Если ты думаешь, что это производственное подразделение, то ты жестоко ошибаешься. Это ГУЛАГ с некоторыми особенностями.
Её, «трудовую армию», комплектовали людьми, считавшимися по какой-то причине ненадежными. Немцы, эстонцы или финны — мне это казалось само собой разумеющимся, но я вроде доказал свою лояльность? Я так ничего и не понял. Скорее всего, гребли всех, не особо разбираясь. Работа меня не пугала, пугала система НКВД. О ней я уже знал достаточно.
Везение — странная штука. Если бы претензии были, то я был бы арестован, как арестовали бывших польских граждан. Их в основном амнистировали, многие потом служили в армии Андерса, а как амнистировать того, кто не осужден?
— Подожди Марк, я что-то не понял, осужденным было лучше?
Сзади к Лео подсела Дина, со своим лагерным опытом она пыталась осмыслить рассказ Марка. Получалось плохо.
Марк продолжил:
На Урал нас отправили этапом. «Столыпинский вагон[3]» тащился бесконечно долго. Многие не доехали, умирали в дороге. Их не хоронили, а просто сбрасывали из вагона. Кто их будет хоронить, рыть могилы? Но всему приходит конец. Этап разгрузили в пригороде Челябинска. С этого момента я стал бойцом «трудармии». То есть пополнил собой обширную сеть ГУЛАГа на Урале. Формально мы все были свободными людьми, но за двумя рядами колючей проволоки с часовыми на вышках.
Поднимали на работы до восхода солнца, суточная пайка хлеба зависела от выполнения нормы днем раньше. За выполнения нормы на 50% получали треть пайка, но могли и пулю. Невыполнение нормы рассматривали, как саботаж, и суд был очень коротким. Люди умирали ежедневно. На работу шли бригадой человек в 20, а назад возвращались, потеряв почти треть. Годных к работе в бригадах было меньше, чем дистрофиков.
На работу под конвоем, с работы тоже. Каждый раз перед выходом на работу слышали напоминание конвоя: «В пути следования выполнять конвойные распоряжения. За невыполнение применяется оружие без предупреждения». Или более витиевато: «Вологодский конвой шутить не любит. Шаг влево, шаг вправо — побег, стреляю без предупреждения!»
Эвакуированное оборудование металлургических заводов под Челябинском разгружали прямо в голую степь. Запустить станки нужно было срочно, и они начинали крутиться раньше, чем возводили стены. Зима. Не польская, мягкая зима, которую ты помнишь, а настоящий мороз. Градусов двадцать — это не холод. Это еще нормально. Но постоянный ветер, который там не утихал, пронизывал ледяным шилом через все, что на тебе было одето, пробирал насквозь, до самых костей.
Брезентовые палатки, в них не согреешься. Перед выходом на работу объявляли наказания за нарушения правил внутреннего распорядка, за невыполненные нормы, то есть за саботаж. В основном — расстрел.
Я не роптал, не спорил, какой в этом смысл? «И это пройдет», если дожить, конечно. Я только удивлялся таким странностям, как соцобязательства на стене барака, соцсоревнование, боевые листки… Этот суррогат был неким стандартом советской жизни, только вот с конвоиром и расстрельной командой. Бесили страшно, но потом и на них я перестал обращать внимание.
С января 1944 г. стало полегче. Заводы работали, советская армия наступала, а к нам повалили этапы с освобожденных территорий. Они и пополнили отряды новыми бригадами «ненадежных». Тогда я и получил возможность жить вне «зоны», снять комнату и работать, получая какую-то зарплату.
Найти комнату оказалось несложно. Конечно, после «зоны» я выглядел не очень презентабельно, да и все время хотел есть. Те условия труда никого не красили, но я все же был мужчина, а их так не хватало.
Комнату я снял у Марины, симпатичной тридцатилетней вдовы. Она потеряла мужа в самом начале войны. Через месяц мы стали жить вместе.
— Понимаешь, Лео, вместе теплее…
— А как Янина?
— Я посылал запросы, но так ничего и не выяснил. Тогда было абсолютно очевидно, что она погибла. Но вот рядом Марина, и она беременна. Нужно было дать ребенку отца и как-то оформить отношения. В итоге мы поженились. У Марины выбор был невелик, она согласилась.
К нам частенько по вечерам заходил Борис. Мы с ним подружились в зоне. А как со своим другом, недавним соседом по бараку и напарником в бригаде не выпить раздобытую и припасенную для такого случая бутылочку? Борис был из наших краев и тоже не знал судьбу своей семьи.
И вот, наконец, Победа. После официального митинга пошли отмечать конец войны домой. Марина возилась на кухне, бутылка быстро опустела, в ход пошла вторая.
— Конечно, мы «ковали Победу»…— в хорошем подпитии меня понесло, на трезвянку я бы этого не ляпнул, рассказывал Марк. — Понятно, что заводы нужно было запустить срочно, я не спорю. Только я думал не об этом, а лишь о том, как выжить. Начальников, что Комаровского, что теперь Раппопорта «выжить» волнует мало.
— А это еще кто такие? — спросил Лео.
— Первый — Генерал инженерных войск НКВД А.Н. Комаровский. НКВДэшный Начальник Исправительных лагерей и Челябметаллургстроя. А второй-то ваще герой — он сменил Комаровского на этом посту с мая 1944 г. Понимаешь Лео, в принципе их понять можно, если бы не сумели, то, что сумели, пошли бы на соседние нары, если бы повезло, конечно. Но они умели стимулировать. Большие профессионалы. То, что травматизм назывался «умышленное членовредительство», а невыполнение норм дистрофиком — «злостным саботажем в военное время», это еще как-то стандартно, но такой вид саботажа, как «преднамеренная потеря веса»!!! Тут талант нужен, такое просто так не придумать. И он у них был!
После Победы появилась возможность выяснять судьбу своих семей через Красный крест, но чуда не произошло, погибли все.
Борис решил поехать и узнать все на месте.
— Марк, пойми, вдруг неточно, вдруг ошибка. Нужно ехать.
Поехали мы вместе. Ошибки не было, Борис нашел свидетелей гибели своих близких, узнал, как это было. Вот только судьбу Яси узнать не удалось. Постояли у братской могилы, положили по камню… Понимаешь, Лео, плакать мы разучились…
Дома Бориса не было, только руины, а мой уцелел, только жили там совсем чужие.
Всё! Нужно было что-то решать.
— Марк, давай возвращаться в Польшу. Сейчас это можно, тут для меня не жизнь, что на Урале, что здесь. Там — «зона», как это забыть? Да и не верю я им. Зона работает, как работала, завтра понадобится им что-то, а мы как раз тут, под рукой. Нет, это мне не подходит. Но и здесь ничего не осталось, все сгорело. Я не про дом, его отстроить можно. В душе все сгорело…
— Борис, меня ждет Марина. Если она согласится, то я следом уеду. А пока… Я возвращаюсь, надеюсь, еще увидимся.
Я вернулся. На удивление Марина сразу согласилась уехать, и мы обратились за разрешением вернуться в Польшу. Выпускали не всех, но уезжали то одна семья, то другая. Уехали наши соседи, а нам все не было ответа.
Отец Марины нервничал, спорил:
— Куда вы рветесь? Что вам не хватает? Страна нам все дала, что еще надо?
Возможно, он так думал на самом деле. А, может быть, опасался, что MГБ просто не даст доехать до границы, а в то, что органы могут измениться, он просто не верил.
Он постарел и сдал как-то сразу, начал болеть, и в начале 46-го его не стало. А в феврале мы попали в списки эшелона в Польшу.
До Львова ехали две недели. Поездка была та еще, конечно не такая, как в 41-м, но мы почти отчаялись довести дочь, нашу Тату, живой. Она просто пылала, такая была температура. К счастью, с нами ехала Роза Яковлевна, она работала врачом еще до войны в Кракове, а затем в Казахстане. Она и спасла нам дочь.
Во Львове у нас отобрали все советские документы, паспорта, трудовые книжки, даже часть польских документов, написанных на русском языке. Можно было ехать, но мы решили подождать дня три, пока Тата окрепнет. А через день меня вызвали в полицию.
— Только этого Вам не хватало! Пойдем ужинать, я сэндвичи сделал. Там и расскажешь, что дальше. Но ты здесь — значит обошлось!
Лео разлил коньяк по рюмкам.
— С возвращением на Родину, Марк.
Марку было не до еды, он снова переживал все прошедшее.
— Так что от тебя хотели в полиции?
— Они нашли Янину! Дочь погибла, а она сама смогла спастись в одном из отрядов в белорусских лесах. Думаю, что она и там их всех достала, но она уже работала в политаппарате центра.
— Вот это сюрприз!
— Да, тот еще! Но в итоге нас всех выпустили, и даже организовали въездные сертификаты. Мы так все трое и приехали.
— А где же они все?
— Я их оставил в кибуце «Эйн а-Мифрац»
— Да, знаю, это недалеко от Акко. Вези их сюда. Завтра решим все в секретариате кибуца.
— Кончайте вечер воспоминаний. Лео, налей нам, только мне — вина. У тебя еще есть то красное, что мне понравилось? Давайте вспомним, кто дал нам дожить до времени этого, и выпьем, чтобы теперь все было хорошо! А завтра отдохнем и займемся делами. Женщин нужно перевозить, обустраиваться.
Время летело незаметно. Выпили еще, и Марк почувствовал, что он, наконец, приехал в правильное место.
Глава 2. Март 1947 г. Встречи на Земле Обетованной
Лео и Марк еще спали, когда в дверь забарабанил секретарь кибуца.
— Лео, тебя Тель-Авив к телефону. Говорят, что срочно.
— У них все срочно, уже иду.
Звонил Давид, старый приятель по работе в Мосад ле-Алия Бет.
— Давид, ты чего? С женой поругался? Звонишь в такую рань. Ты еще возле теплого бока лежать должен.
— Жизнь такая, Лео! Она скоро забудет, как я выгляжу.
— Так в чем дело?
— Тебя просят прибыть в «Комитет социального обеспечения солдат». Ты знаешь, где это?
— Это даже кибуцный пастух знает от своих коров… Тоже мне вопрос! Кто вызывает?
— Я тебя встречу. Можешь с Диной приехать. К 12 часам сможешь?
— Давид, ты стал разговаривать, как девушка на первом свидании. Буду вовремя. До встречи.
* * *
«Вспомнили оперативника не у дел, а то засиделся я тут у коров — подумал Лео, — но Дина-то тут при чем? Ладно, там и узнаю».
Но Дина ехать не захотела.
— Что ты выдумываешь, кто меня в детском саду заменит? Если один ехать не хочешь, вот Марка возьми с собой.
Марк еще толком не проснувшийся сидел с кружкой кофе.
— И то верно. Марк, поехали?
— С тобой — куда угодно.
Лео смотрел на него: худой, нос перебит и смотрит вбок, у ключицы безобразный шрам, как будто и не хирург шил… Выглядит гораздо старше своих 35 лет. Лео смотрел на этого потрепанного жизнью человека и вспоминал того Марка, с которым он расстался в Польше. Марк, поборник справедливости, что тебе пришлось пережить… Ничего, ты приехал, все будет хорошо…
Засобирались.
Марк брился у умывальника, щетина под лезвием бритвы потрескивала, и в этом негромком звуке было нечто успокаивающее.
Наконец Марк закончил бриться. Лео продемонстрировал ему огромный сэндвич.
— В Тель-Авиве покушаем. А пока — сэндвич. Хочешь, я тебе такой сотворю?
— Спасибо, не надо. Я по утрам уже давно ничего не ем.
— Перед тобой — величайший мастер-создатель сэндвичей…
— Потом, — улыбнулся Марк.
До Тель-Авива добрались попутной машиной. Их высадили на Алленби, дальше они пошли пешком. Спустились к набережной. Со стороны моря дул легкий бриз, теплое соленое дыхание моря действовало умиротворяющее. Дисгармонию вносили английские патрульные джипы, они носились по набережной в основном для внушения чувства безопасности у населения, но только усиливали тревогу.
Их обогнали две женщины в военной форме. Одна из них тараторила:
— Представляешь, он мне предлагает креп на платье. Я ему — меня креп не устраивает, а он, как не слышит. И юбку предлагает чуть прикрывающую колено. Ты представляешь, он мне сказал — мадам, это в целях экономии, ткани катастрофически не хватает…
Друзья посидели у моря, а затем зашагали к центру по улице Гордон. Они шли мимо ухоженных жилых домов, казалось, что спокойствие просто было разлито вокруг, но оно мгновенно исчезло, когда по улице с ревом проехал военный грузовик с солдатами.
Вскоре подошли к улице Бен-Иегуда.
— Марк, ты посиди здесь, в тени, я ненадолго.
Не успел Лео подняться по лестнице к входу, как дверь открылась, и навстречу ему выскочил лысый гигант. Он сходу заключил Лео в объятья и дружески хлопнул по спине.
— Давид, дружба не для ломания спин. Отпусти меня! — взмолился Лео. — Кому я тут понадобился? Появились проблемы с «социальным обеспечением»?
— Тебя Исер искал. Ждет тебя.
— Большой или маленький?
— Маленький, пошли, он заждался.
* * *
Лео не был лично знаком с Исером, руководителем тель-авивского регионального отдела «Шай», они никогда не встречались, но Лео слышал о нем, как о восходящей звезде разведки. За столом сидел невысокий человек со спокойными, внимательными глазами, вполне соответствующий своему прозвищу Исер-маленький.
— Шалом, Лео! Спасибо, что приехал. Я о тебе наслышан. Шауль Мейеров тебя рекомендовал. У нас к тебе есть дело.
Исер говорил с тяжелым русским акцентом. Он так и не смог избавиться от него, и это создавало проблемы в оперативной работе.
— Шалом! О каком деле речь?
— Тут в Тель-Авиве объявилась интересная группа американцев. Нам о них сообщили, как только они появились в Дамаске. Представляются продавцами студебеккеров, но явно — разведчики. Они такие же купцы, как я балерина…
— Нет Исер, ты на балерину не похож… Это чьи «купцы»?
— Вот это самое интересное. В общем, мы считаем, что они работают напрямую на Трумэна. Старший у них некий Боб, из Польши, причем из Костополя.
— Теперь понятно. Костополь город маленький, возможно, я его знаю.
— Ты должен узнать, что он собирается докладывать в Вашингтоне. Если что не так…
— Вы их ликвидировать решили?
— Спокойнее Лео! Не горячись. Максимально повлиять на его мнение. Ты с ним встречаешься в кафе «Карлтон» в пять. Узнаешь их сразу, мужчина с красивой дамой. С ними будет еще одна. На наших ребят там внимания не обращай.
* * *
В кафе Лео с Марком сразу увидели живописную группу. Мужчина сидел к ним спиной, но две яркие женщины просто притягивали взгляд.
Они сели за соседний столик, собрались сделать заказ, но вдруг мужчина обратился к одной из женщин и повернул голову. Марк схватил Лео за руку.
— Лео, я схожу с ума, это же Борек!
— Подожди, дай я посмотрю…
Но Марк уже подошел к соседнему столику:
— Борек, это я, Марек!
Боб вскочил, уставился на Марка и через секунду обнял его.
— Марек, то неможливе (To niemożliwe). Это невозможно!!! Какая встреча. Знакомься — Сабина, Доменик…
Лео недолго думая, обнял обоих.
— Меня забыли!!!
— Лео! Дружище! Постой, дай я на тебя посмотрю! Ты все тот же!
— Только полысел…
— Да ерунда все это, садитесь к нам. Официант — коньяк и самый лучший!
Друзья вспоминали молодость, не забывая отдавать должное коньяку, и как-то незаметно перешли на польский. Доменик выдержала минут пятнадцать, попрощалась и, сославшись на занятость, ушла.
Сабина наблюдала за друзьями. Все, вроде, хорошо, радостная встреча…, но что-то ее настораживало. Она почти не участвовала в разговоре, все пыталась понять свое беспокойство. Ей показалось, что искренне радовался в этой компании только Марк, а Боба и Лео сковывало какое-то напряжение, совсем легкое, почти незаметное, но оно было. Мужчины обнимались, похлопывали друг друга по плечам, а она смотрела на них и думала: «слишком неожиданная встреча, слишком удачное совпадение, чтобы не быть срежиссированным. Кто режиссер? Кандидат был один, еврейские спецслужбы, но если Лео с ними связан, то возможно, это то, что надо…»
Бутылка коньяка быстро закончилась.
Лео предложил перебраться в ресторан.
— Надеюсь, что вы ничего не имеете против утки по-польски, фаршированной рыбы? Может вам понравятся венгерский гуляш и венский штрудель?
— К тебе и раньше приходили неплохие идеи, — заметил Боб, — Наверное, сегодня как раз такой день. Поехали.
Ресторан был недалеко, на пересечении улиц Дизенгоф и Арлозоров. Над входом висела вывеска: ресторан «Батья».
— Я привел вас сюда не только из-за кухни, это польский ресторан, маленький кусочек Польши в Израиле… «Батья» — имя чудной женщины, хозяйки. Место не шикарное, но кухня выше всяческих похвал.
В ресторане, так же, как дома в Польше, стояли простые деревянные столы и стулья. Несмотря на жару на улице, в ресторане было прохладно. Они заняли угловой стол, заказ Лео взял на себя.
— Здесь обязательно нужно заказать рубленную печень, гефилте фиш — само собой, куриный суп с лапшой. С уткой по-польски справимся? Закуски пусть дадут на свое усмотрение. Кстати, тут любят бывать и из верхнего эшелона…
Боб огляделся по сторонам
— Сегодня здесь народу маловато, ни из верхнего, ни из нижнего…
— Смотри, видишь того человека в белой рубашке?
— А кто это?
— Это Натан Альтерман, он большой поэт! Я думаю, самый большой… Кстати, он из Варшавы.
Натан приветливо помахал рукой Лео, они раскланялись.
— А вон там, слева, за маленьким столом двое. Видишь, такой добродушный парень и с ним лысый очкарик в синей рубашке. Так добродушный парень — это Хаим Ласков. Мы с ним вместе в 45-м порядок в Европе наводили.
— И вас там теперь вспоминают? — Спросила Сабина с улыбкой.
— Те, кого мы искали и находили, уже ничего вспоминать не могут.
Сабина еще раз взглянула на Ласкова. «Ничего себе «добродушный парень», — подумала она. Ласков заметил ее и улыбнулся.
Стол накрыли быстро.
Уже за кофе Лео спросил Боба:
— Как вы здесь оказались, дела не дают спокойно жить?
— Мы работаем в Studebaker Corporation, — ответила Сабина, — заинтересованы в продажах наших грузовиков сюда в Палестину.
Боб добавил, что в Сирии к грузовикам проявили интерес.
Лео помрачнел. Ему не хотелось портить день встречи, но и строить из себя дурака тоже не хотелось.
— Борек, мы когда-то считали нас всех одним целым… Что произошло? Зачем эти сказки? Сколько студебекеров можно продать здесь? 10? 20? И из-за этой мелочи солидная фирма пошлет сюда своих людей?
— Интересный разговор пошел… Если не веришь, можешь запросить фирму. Но как ты сюда попал? В Тель-Авиве много кафе и ресторанов, много народу, и тут вдруг к нашему столу подходишь ты с Марком. Вот такая случайная встреча. Кто вас с Марком прислал сюда и для чего? Только не рассказывай мне про случайные совпадения.
— Вы что, — всполошился Марк, — с ума посходили? Наконец встретились! Это же мы, те же самые. Жизнь нас свела не для этого. Помните, мы говорили: «Мы вместе, а значит сильнее». Мы сейчас снова вместе… Хватит, не горячитесь.
Марк обнял друзей.
— Вы переели мяса, вот вас на драку и тянет. — Сабина решила успокоить мужчин, — Вы оба правы. Только выяснять все обстоятельства сейчас не время и не место. У меня только один вопрос: вы доверяете друг другу, верите, что не стали врагами?
Мужчины заулыбались. Ответил Марк:
— Сабина, мы — как братья. Какая вражда?
— Если так, то после приятного ужина пойдем, погуляем по набережной, а завтра в более подходящем месте все и обсудим. Правильно я говорю, шеф? — обратилась она к Бобу.
— Правильно, пошли, погуляем.
Было уже темно, и они медленно отправились в сторону набережной. Вдруг Сабина остановилась и прислушалась.
— Пошли, — позвал ее Боб.
— Подожди, слышишь? Это «Лунная соната». Это потрясающе. Кругом солдаты, война на носу, а человек разучивает «Лунную сонату»…
Все прислушались. Действительно, из открытого окна на третьем этаже дома доносилась музыка Бетховена.
— Слушайте, слушайте, потом доспорите.
Но музыка внезапно прекратилась.
На набережной по бетонному променаду гуляла разношерстная публика. Тут были и почтенные пары, решившие после жаркого дна подышать морским воздухом перед сном, были и солдаты с девицами, стремившиеся ухватить для себя хоть ночь любви. Завтра снова патрулирование, которое неизвестно чем закончится, но сегодняшний вечер точно твой.
Друзья остановились у небольшого мола. Море было спокойным, и серебряная лунная дорожка уходила куда-то вдаль.
— Смотрите, какая красота. Похоже на фон для лунной сонаты?
Друзья спустились к пляжу. Сабина сняла босоножки и зашла в воду.
— Какая теплая, так и тянет поплавать…
— А я не люблю море, — вдруг сказал Марк. — Нас привезло сюда какое-то жуткое страшилище, мы все время ожидали, что оно развалится. Пароходом его мог назвать только тот жулик, что отправлял нас. Тухлая вода, измученные плачущие дети, страх перед англичанами, кто-то плакал, кто-то собирался сопротивляться… Раньше на этом корыте перевозили какую-то химию, мне кажется, что она до сих пор у меня в легких. И все время море… Хотя оно не виновато, конечно.
Сабина обняла Марка, поцеловала его в щеку.
— Ты уже приехал, это все позади.
— Все, ребята, пора домой, а то вот Сабина уже Марка обнимает! У нас шикарные апартаменты аж из двух комнат, всем места хватит.
Было уже поздно, улицы опустели, только все те же патрульные джипы нарушали ночную тишину. Уже возле дома Сабина неожиданно сказала:
— Лео, ты прав. Студебекеры хорошие машины, но нам нужно понять и доложить у себя, готовы ли здесь сражаться. Ну и, конечно, оценить шансы.
Боб от неожиданности остановился. Сабина явно превышала полномочия, но не выяснять же отношения здесь при всех.
— Лео, пойми, — продолжала Сабина, явно стараясь своим женским обаянием повлиять на Лео, — Никто не сомневается в вашей моральной правоте, но мне дед говорил на скачках, большой любитель был, «не ставь на хромую лошадь».
— Так это мы — «хромая лошадь»? — обиделся Лео.
— Нет, но нам нужно убедить в этом наших людей в Вашингтоне. Дай нам аргументы, если они у тебя есть. Или того, у кого они есть.
— Сабина, англичане держат здесь, по меньшей мере, 100 000 человек. Они перебросили сюда свой стратегический резерв — 6-ю воздушно-десантную дивизию, а это боевая дивизия, не охрана ночных горшков в Вестминстере. Даже они ничего не смогли добиться.
Боб решил, что пора вмешаться.
— Давайте отложим этот разговор до завтра. ОК?
Когда все улеглись, и он остался наедине с Сабиной, его возмущение вырвалось наружу.
— Ты с ума сошла? Ты что себе позволяешь? Тебя нужно отправить домой, ты переутомилась!
— Послушай, Лео не случайно вышел на контакт, его к нам привели. Если бы он не был связан с нужными нам людьми, то ты искал бы его полгода. Так что никаких тайн я не раскрыла. Кстати, помоги мне расстегнуть платье.
Она знала, как унять возмущение Боба. Наступила ночь. Это не время для ссор.
Продолжение
___
[1] Кабат — аббревиатура «кцин бетахон» — офицер по безопасности.
[2] כובע טמבל — «тупая шляпа», круглая шапка конусом.
[3] Специальные товарные вагоны, использовались по инициативе председателя совета министров Российской империи Столыпина — (1862— 1911) для массового переселения крестьян в Сибирь. Когда переселенческая кампания пошла на спад, «столыпинские вагоны» начали использовать для перевозки осуждённых.
Круто. Вы ТАК знаете то время. И Карла Доннер в «Большом вальсе» невероятно хороша… А главное — энергия героев, хоть душа, например, у Марека выгорела. Не потеряна энергия того времени, которую во многих сегодняшних произведениях о тех временах заменяют депрессией. Многие из тогдашних людей умели «контейнировать» все эти запредельные ужасы — «упаковывать» безопасно для психики. Сегодня иногда достаточно прочесть о таких событиях, чтобы впасть в депрессию, а они были там — и не впали. Видно, этот «однонаправленный порыв», вызвавший опасения Марека не первомайской демонстрации, неплохо укреплял душевный иммунитет… И юмор у них был правильный и мудрый (о двух женах :)): «Не спорь со Всевышним, он знает, что делает». Они это четко чувствовали… Спасибо!
«Пароход вздохнул и стал у пирса. Шансов вернуться назад у него не было… Родилась дочь, Златка, но Яся жила не дома, она жила на трибуне»
— растешь, каперанг, слог стал простым и значимым, словоблудие пропало…
«…со своим лагерным опытом она пыталась осмыслить рассказ Марка. Получалось плохо» — ну, без крайностей, кое-что объяснять все-таки надо.
На каком языке тараторили женщины в военной форме на набережной Т.А.?
С чего это вдруг на улице возле дома Сабина начала выяснять большие секреты? И опять: на каком языке она говорила с Лео, зачем-то попутно «стараясь своим женским обаянием повлиять на него»? Женское обаяние в этой сцене очень важный элемент? Ты из моего любимого героя жеманную вертихвостку не делай!
Soplemennik
5 декабря 2020 at 14:35 |
————————————
В 1946 году была милиция, а не полиция.
=====================
Вы уверены, что в Польше в 1939 году была милиция, а не полиция?
Soplemennik
5 декабря 2020 at 14:35 |
————————————
В 1946 году была милиция, а не полиция.
=====================
Вы уверены, что в Польше в 1939 году была милиция, а не полиция?
++++++++++++++++++++++
В 1946 году, во Львове была милиция.
Так по смыслу текста. Смотрите:
«…— Нос тебе свернули там?
— Нет, во Львове, в 46-м. Дойду и до этого »
Кстати, там (в Вашем тексте) не хватает точки.
Если ошибаюсь, то повинную голову меч не сечёт?
Soplemennik
7 декабря 2020 at 0:47 |
———————————————
В 1946 году, во Львове была милиция.
Так по смыслу текста. Смотрите:
«…— Нос тебе свернули там?
— Нет, во Львове, в 46-м. Дойду и до этого »
Кстати, там (в Вашем тексте) не хватает точки.
Если ошибаюсь, то повинную голову меч не сечёт?
==========================
Посмотрел. В 1939 году их разогнала полиция.
Про 1946 год не говорится, кто именно разогнал. Так что Вы ошибаетесь. Но это и не важно.
Хорошо. Пусть так.
Для меня куда важнее продолжение!
Очень хорошее продолжение!
Если можно, то небольшие поправки.
В 1945 году году было МГБ, а не КГБ.
В 1946 году была милиция, а не полиция.
Даже первые «столыпинские» вагоны не были товарными, а пассажирскими, но только с меньшими удобствами.
МГБ появилось только в 1946-м, а в 1945-м это звали НКГБ.
Zvi Ben-Dov
5 декабря 2020 at 14:52 |
——————————————
МГБ появилось только в 1946-м, а в 1945-м это звали НКГБ.
========================
Были оба и МГБ и НКГБ. Одновременно.
Значит Вики врёт 🙂
https://ru.wikipedia.org/wiki/История_советских_органов_госбезопасности#НКГБ_—_МГБ_СССР_(1943—1953)
Как мне учиться надоело —
Я разве с Гуглом не знаком?
Иконку кликнул, поиск сделал
И, прочитав, стал «знатоком»…
Тоже хорошо написано. Мелочи дошлифуете.
Раньше мне казалось, а теперь уверен, что те части, которые написаны от имени Лео вам нужно переписать, включая «введение в роман».
Дело ваше, конечно, но от третьего лица гораздо лучше.