Художественное слово обрело новую прописку в электронных средствах информации. Слово превратилось в мегабайты и заявило о своём праве на рациональную безошибочность и на причастность к мировому сознанию. Семейные, национальные, геополитические интересы стали попахивать атавизмом…

Два блудных брата

Иосиф Келейников

Идёт спектакль одного актёра. Автор пьесы писатель Леонид Финкель. Он же и актёр, исполняющий роли поэтов — Пушкина и Высоцкого. Художественный текст эмоционально насыщенный, с массой реминисценций. Исполнение прекрасное. На уровне таких артистов, как Фрейндлих, Смоктуновский и иже с ними.

Сама по себе идея автора найти нечто общее между Пушкиным и Высоцким, как и поиск единства противоположностей, замечательна. Чем несовместимее сопоставимые явления и понятия, тем большая ответственность ложится на взявшегося за такое неблагодарное дело.

Моя первая ассоциация возникла невольно: Моцарт и Сальери. Но они, будучи знакомыми лично, не поделили музыку. Пушкин и Высоцкий, писатели. Они не были знакомы, и делить им было нечего. Однако, кроме словесного творчества, их объединяло нечто более глубокое и драматичное. Что же?

Что наиболее важно думающему человеку? Конечно, удовлетворение инстинктов. Но, ведь, не хлебом единым! Есть ещё искусство, поиск смысла, душевность и одухотворённость. Пушкин и Высоцкий жили не хлебом единым. Каждый из них обладал своим талантом, чувственной причастностью ко всему происходящему. У каждого была своя мораль и свой, так называемый «человеческий фактор».

Изначально библейские Заветы ориентировали человека на этические принципы, на отношения между людьми и на отношения людей с Богом. Но такая ориентация кровно связана с осознанием своего Я. Много позже об этом писал известный еврейский экзистенциалист Мартин Бубер («Я и Ты», «Проблема

человека» и др.). По его мнению, крайне сложно определиться в сложнейших отношениях человека с людьми и со всей Вселенной. Где моё Я и моё место в ближайшей среде и в трансцендентальном мире? Где мой адрес? — Деревня Дедушки?

Итак, коснёмся интимных проблем наших героев. Речь пойдёт об идентификации, то есть об их принадлежности к чему-либо, или — кому-либо. Не где я, а откуда я? Не что я, а кто я?

Начнём с родословной. Прадед Пушкина, Ибрагим Ганнибал, княжеского рода Абиссинии, был взят в плен турками, подарен Петру Великому и крещён. В то время правили Абиссинией князья-иудеи. Ибрагим — он же Авраам. Ганнибал — он же Ханибал, которые переводятся с иудейского источника (Йоханан) как «Бог помиловал». Из этого источника у разных народов появились иоганы, джоны, джованни, иваны и т.д. Мать Пушкина была тех же кровей.

Получив европейское образование, Пушкин не мог не чувствовать себя чёрной вороной среди белых дворцовых ворон. Он не мог не интересоваться своей родословной. Учил еврейский алфавит, писал о иудейских пророках, носил перстень с печаткой, подаренный княгиней Воронцовой как талисман, защищающий его творчество, только потому, что считал отпечаток букв на иврите каббалистической магией. Слышал ли он о судьбах маранов?

Нет сомнений, что самая большая тайна Пушкина была глубоко спрятана в его подсознании. Она провоцировала его чувствительность, грозила раздвоением личности. Зато, Пушкин имел компенсацию — неуёмное творчество, неуёмное растранжиривание жизни. Это, пожалуй, то, что роднило Пушкина с Высоцким. У обоих в мозгах и в сердце пульсировала чужеродная еврейская кровь. Для искусства это хорошо. Для личного покоя это плохо.

А творчество у каждого своё. Оно не божественный поцелуй, не подарок муз. Оно — взрывоопасная смесь несовместимых ингредиентов — животного темперамента и диктата социальной среды.

Национальная идентификация, явно или подспудно, конфликтует с ориентацией на «Большого Брата». А примеров — воз и маленькая тележка. Таких, как Михаил Светлов (он же Мотл Шейнкман) не счесть. Советский комсомолец, патриот, остроумный юморист, но не очень чтимый советской властью, чувствовал неразделённую любовь:

Потому я редок смехом,

в том моя неизбывная мука,

что от деда далеко уехал

и навряд ли доеду до внука.

Каждый творец маргинален не только по национальным признакам, но и по своей внутренней сути. Он сам себе в тягость. Но, зато, он неповторим, как и его творчество.

Каждый творит не столько для безличного народа, сколько для единомышленников. Не копить же в черепной коробке задушевные слова! Но те, которым адресованы откровения, не очень-то спешат откликнуться.

Каждый потребитель произведений искусства реагирует на то, что соответствует его настроению и мировосприятию. Один интересуется ценой, другого манит духовный голод, третий ищет собеседника. Отсюда: покажите мне творчество, и я скажу кто его потребитель. При всём притом любое произведение адресовано предполагаемому единомышленнику. А это уже размежевание.

В сравнении Пушкина с Высоцким становится очевидной как разница между ними, так и между поклонниками каждого из них.

У Пушкина — лицейские друзья, вельможи, княгини. Далеко не все ценили его творчество, а то и побаивались его эпиграмм. Чаще ценили его произведения придворные дамы, тоскующие по романтике. Русскому народу было далеко даже до Пушкинского Пугачёва. А крестьянским девкам из поместья Болдино чернокожий барин был ближе, чем автор сказки «О рыбаке и рыбке».

Уже после смерти Пушкина, с повышением грамотности на Руси, русский язык обрёл великолепие за счёт Гончарова и Блока, Пастернака и Олеши, Цветаевой и Бабеля, Хлебникова и Каменского. (Пока не свихнулся до новояза).

Высоцкий писал и пел для всего российского народа. Правда, в его время, понятие народа сузилось от аристократов и крестьян до партийных бонз и беспартийных бомжей. Его средой стали умники, опьянённые Хрущёвской оттепелью, и примкнувшие к нему собутыльники.

Среднестатистическая интеллигенция ещё цеплялась за искренние слова, рвущиеся из душевного нутра. Фантомная боль ампутированных слов напоминала уже не о «чудных мгновениях», а о призывах Стеньки Разина «взграбарить когтишшами по зарылбе взыбь колдобиной». (До такого нутряного языка поэта В. Каменского Пушкин не дорос, а Высоцкий в этом родился и в этом почил). От Пушкина до Высоцкого — короткая история болезни «великого, могучего, правдивого и свободного языка».

Фантомная боль утраченных слов. Обречённость на краю. Что это? Уросливый конь или судьба? Да, жить на грани смерти — судьба одарённых.

Со смертью Высоцкого русская словесность осиротела, обернулась пошлостью на эстрадах, тявканьем в подворотнях, саркастическими колючками и, конечно великим и могучим русским матом.

Художественное слово обрело новую прописку в электронных средствах информации. Слово превратилось в мегабайты и заявило о своём праве на рациональную безошибочность и на причастность к мировому сознанию. Семейные, национальные, геополитические интересы стали попахивать атавизмом. Это заметил ещё Маяковский: «улица корчится безъязыкая — ей нечем кричать и разговаривать». Но это было тогда, а теперь нечем кричать и разговаривать тщедушной человеческой душе. Зато есть чем обогатить русскую речь — файлами и смайлами, олигархами и офшорами, и, даже, запросто кликнуть курсором Белый Дом в Москве. Возникает вопрос: вырождается ли язык, или перерождается? С течением времени языковая связь не рвётся и прошлый век обращается к нынешнему: «чувак, какую туфту ты несёшь?»

Одно из двух: или мы ошизофрениваемся, или овладеваем кодами квантового языка. Или и то и другое — единый процесс человеческой эволюции?

Олигархи… Одиночки, власть имущие. Зачем красть у древних греков их гордость? Зачем красть Белый Дом у американцев? Зачем переиначивать еврейский праздник исхода из Египта «Пейсах» на христианское воскресение Христово «Пасха»? Может быть, от проблем идентификации страдают не только одиночки, но и народы, и нации, и всё человечество?

Конечно, ещё живы одиночки со страдающей совестью. Они пытаются цепляться за возможность быть услышанными. Но это не вопль в пустыне, это щебет спросонья. И никто не слышит: у каждого свои заморочки, свои Ксантиппы, свои Керны, свои Марины Влади. Как у Иосифа Уткина: «и под каждой слабенькой крышей, как она ни слаба, — своё счастье, свои мыши, своя судьба». И у каждого свои тайны.

Тайны Пушкина и Высоцкого — дело психоаналитиков. Тайна русского языка — дело лингвистов. Очевидно одно: самый молодой язык оказался самым богатым за счёт «проклятого» космополитизма. Проклятый от того, что чужой, а богатый от того, что присвоенный. Отсюда и имперская гордость: «Пушкин — наше всё», и «Россия — родина слонов», и «бей жидов и велосипедистов».

Да, необходимо чтить память предков. Именно они дали нам возможность развиваться дальше, преследуя основную цель — покончить со своим безобразием и бесподобием и обрести образ и подобие совершенства.

Но, как далеко нам до высшей рациональной гармонии! Сколько зла и глупости нам предстоит преодолеть!

В обсуждаемом спектакле артист победил в себе «инженера человеческих душ». Опять и опять, искусство не находит общего языка с естеством.

Император Нерон мнил себя великим актёром. В нём актёрство скрашивало его злодеяния. В реальности зло победило зло, оно стало злее.

Черномырдин хотел «как лучше, а вышло как всегда».

Благими намерениями искусства вымощена дорога в ад. Не зря Ницше писал: «искусство нам дано, чтобы не умереть от истины». Но он боялся заглянуть в бездонную пропасть. Возможно, он чувствовал смертельную опасность для искусства в грядущем мире. Ведь, и ему всё человеческое было не чуждо.

Искусство в истинном мире страдает клептоманией. Оно ретуширует перспективу, заманивает ложными идеалами, обезоруживает принципы. Рафинад — белая смерть.

Если согласиться с иудейским понятием крови, как души, можно предположить, что плоть и кровь даны не только каждой особи на период от рождения до смерти, но и на период всей цивилизации для очищения от скверны. Иначе, как же мы обретём образ и подобие Всевышнего или, хотя бы, относительное подобие совершенства?

Итак, при всём своём прошлом необходимо приближаться к будущему. Мы уже на пороге грядущего квантового языка. Не пора ли нам ещё и ещё раз поблагодарить своих языковых предков и идти дальше?

Два блудных брата, два Ивана, помнящих родство, вернулись в отчий дом. Но, как сказал их третий брат: «а в нашем доме пахнет воровством». Возможно, третий брат ошибся? Нет, третий брат не был евреем, но и будучи осетином, он молился на Московский Арбат.

А что касается многонациональной культуры, так это по-русски: «слышали звон, но не знаем где он».

Не крадём ли мы себя у будущего, буксуя в прошлом? И зачем красть Пушкина и Высоцкого и заполнять ими будущее? Пушкин и Высоцкий — это мы с вами. Они — наша плоть и кровь. Они — наш скромный багаж. Но у нас есть ещё и собственный опыт. И свои мыши, и своя судьба.

Ну, вот. Считайте, что я начал за упокой, а кончил во здравие.