В начале 20 века мода на воланы проходит и шорох, волнующий мужчин, издает просто нижняя шелковая юбки… хотя шелк еще много лет ассоциировался с роскошью и даже в 30-х годах 20-го века, заманивая Горького в СССР, специально обученные селянки тешили его рассказами о работе в поле в шелковых чулках.
Фру-Фру и дамы прежних лет
Борис Рушайло
“Но где же прошлогодний снег?”
Ф. Вийон. Баллада о дамах прошлых лет
В октябре 1900 Чехов напишет «Даму с собачкой», в котором герой везде видит любимую женщину:
«Она по вечерам глядела на него из книжного шкафа, из камина, из угла, он слышал ее дыхание, ласковый шорох ее одежды…»
Сегодняшнему читателю этот шорох мало что говорит, но в конце 19-века он был куда как значим!
«Ничто так не будоражило мужское воображение, как шорох нижней юбки. Дамы добивались его специальным подбором тканей, а именно: на юбке из дамаска размещались три волана — из кружев, репса и крепа. Когда женщина танцевала, шла или садилась, подхватывая юбку платья рукой, подкладка платья из тафте терлась о воланы нижней юбки, и возникал нежный шелестящий звук. Этот шумовой эффект назывался «фру-фру» от французского frou-frou — шорох.»
Слово быстро вошло в моду и в 1869 Л. Галеви и А. Мельяк сочинили пьесу «Фру-Фру» («Frou-Frou»), героиня которой, согласно Википедии:
«… светская женщина, истеричная, пустая и несчастная вследствие своей неспособности чувствовать глубоко и цельно, и при всём том привлекательная именно благодаря своей нравственной беспомощности. Эмиль Золя, присутствовавший на премьере пьесы, писал о своих впечатлениях следующее:
«Пьеса представляла собой пленительную картинку одного из уголков нашего общества; в особенности первые акты содержали точно наблюденные, правдивые детали; конец мне меньше понравился — он отдавал слезливостью. Бедная Фру-Фру терпела чересчур уж суровое наказание, — у зрителя слишком горестно сжималось сердце; цикл жизненно достоверных парижских эпизодов завершался банальной картинкой, призванной исторгнуть слезы у чувствительной публики.»
В Париже в пьесе прославилась Элеонора Дузе, а в Петербурге, на сцене Александринки, блистала красавица Мария Савина, которая сама руководила процессом создания семи шикарных нарядов для постановки. Ее заклятая соперница Пелагея Стрепетова отпускала едкие замечания о том, что Савина думает только о нарядах, а не о пьесе, но Савина продолжала шуршать по театральной сцене своими роскошными нарядами, задавая модный тон и пленяя сердца.
Эта роль была популярна настолько, что когда в конце XIX века П. Мартьянов выпустил льстиво-графоманскую книгу «Цвет нашей интеллигенции. Словарь-альбом русских деятелей XIX века», то Савиной были посвящены такие строки:
Прелестная Фру-Фру, артистка идеала,
Пред нами часто так правдиво умирала,—
(Дай Бог ей, впрочем, долго жить!)—
Что очередь для ней давно уже настала
Бессмертной быть
И чтоб закончить тему добавлю, что в 1905 г. Легар написал оперетту «Веселая вдова» с секстетом гризеток, одну из которых звали Фру-Фру.
… В начале 20 века мода на воланы проходит и шорох, волнующий мужчин, издает просто нижняя шелковая юбки (Бунин, «Галя Ганская», 1910), но это уже совсем другой шорох, поскольку наэлектризованная юбка шуршит у всех, а вовсе не целенаправленно для одного избранника (хотя шелк еще много лет ассоциировался с роскошью и даже в 30-х годах 20-го века, заманивая Горького в СССР, специально обученные селянки тешили его рассказами о работе в поле в шелковых чулках) …
Современный читатель этот шорох просто «не считывает» и даже если рассказать о нем в примечаниях, то и тогда все эти воланы подобны кринолинам в «Менинах» Веласкеса, что позволяет в постановках по «Даме с собачкой» рядить героев то в клоунские костюмы, то в джинсы.
Между тем у Чехова шорох одежды любимой женщины встроен в общий «звуковой ряд» с шумом моря, цикадами, пиликаньем настраиваемых скрипок (к слову замечу, что «шорох платья», кроме «Дамы», встречается в рассказах у Чехова всего несколько раз, когда речь идет об женщинах, которых герой не видит («Скучная история», «Дом с мезонимом» и «Моя жизнь») и ни разу в письмах).
Даже у насквозь зачитанной «Анны Карениной» Фру-Фру в обыденном сознании только кличка лошади Вронского, погубленной им на скачках, что читается как намек на судьбу Анны, но не каждый учитель расскажет, что лошадь названа в честь героини пьесы, погибшей из-за измены мужу и что уже в начале романа Толстой таким двойным образом через судьбы героини пьесы и лошади предсказывает судьбу Анны.
А «Шорох платья» (фру-фру!) как предвкушение близкого счастья, появится в романе Толстого только один раз, когда Левин, получив согласие Кити, призжает в дом Щербацких:
«… вдруг за дверью послышался шорох платья, <…> и радостный ужас близости своего счастья сообщился ему <…>, быстрые-быстрые легкие шаги зазвучали по паркету, и его счастье, его жизнь, он сам — лучшее его самого себя, то, чего он искал и желал так долго, быстро-быстро близилось к нему. Она не шла, но какой-то невидимою силой неслась к нему. Он видел только ее ясные, правдивые глаза, испуганные той же радостью любви, которая наполняла и его сердце. Глаза эти светились ближе и ближе, ослепляя его своим светом любви. Она остановилась подле самого его, касаясь его. Руки ее поднялись и опустились ему на плечи.
Она сделала все, что могла, — она подбежала к нему и отдалась вся, робея и радуясь. Он обнял ее и прижал губы к ее рту, искавшему его поцелуя.»
Так обыгрывает Толстой имя гибнущий героини пьесы и лошади Вронского (Frou-Frou) , провидя судьбу Анны, в противовес значению этого слова (шорох) в сцене приезда Левина к Шербацким, когда Левин, еще не видя Кити, слышит «приближение своего счастья, жизни и лучшее его самого» — здесь «его самого» потому, что он уже ощущает ее своей половинкой, как и сказано в Библии, что «прилепится мужчина к женщине и станет плоть едина».
Все эти обертоны остались в том далеком прошлом, когда женщины по вечерам глядели на мужчин из книжного шкафа, из камина, из угла, а он слышал ее дыхание и ласковый шорох ее одежды…
… с бегущим веком ссора
Напрасна; жалок человек,
И пусть нам не туманит взора:
«Но где, где дамы прежних лет?
Увы, где прошлогодний снег!
Л. Беренсон
14 ноября 2020 at 11:17 | Permalink
«Каждый слышит, как он дышит», — утверждает Окуджава. И «ШОРОХ» не исключение.
Осип Мандельштам и в те далёкие годы его слышал иначе :
________________________________
А мне понравилось. Уважаемый Лазарь Израйлевич, ведь Мальдештам – из другой эпохи, какие уж там на юбке специальные «…три волана — из кружев, репса и крепа». По — моему, это такой романтический штрих к той эпохе, характеризующий отношение к женщине. А чем это плохо?
«Каждый слышит, как он дышит», — утверждает Окуджава. И «ШОРОХ» не исключение.
Осип Мандельштам и в те далёкие годы его слышал иначе :
Листьев сочувственный шорох
Угадывать сердцем привык,
В темных читаю узорах
Смиренного сердца язык.
Верные, четкие мысли —
Прозрачная, строгая ткань…
Острые листья исчисли —
Словами играть перестань.
К высям просвета какого
Уходит твой лиственный шум —
Темное дерево слова,
Ослепшее дерево дум?
Осип Мандельштам, 1910 г.
Растаяла надежда
Потерянного века —
Красивая одежда,
Но нет в ней человека…