Анатолий Зелигер: Разговор

Хотелось пообщаться в спокойной обстановке. Но шумная улица Герцля да еще в июне месяце не лучшее место для этого. Поэтому мы “нырнули” в прохладу Макдональдса и уже через несколько минут сидели в углу нижнего зала и, не торопясь, с наслаждением пили кофе маленькими глотками.

Разговор

Анатолий Зелигер

Был он среднего роста седой морщинистый с самоуглубленным выражением лица.

Мы шли по улице Герцля из литературной студии хайфского Дома культуры — два неудачливых литератора — он мало известный поэт, я мало известный прозаик. На днях он подарил мне сборник своих стихов. Я внимательно прочитал его, пытаясь представить себе внутренний мир автора. Стихи были выполнены добротно, мастерски, но все же оставили у меня раздражающее чувство неудовлетворенности. Мне не понравилось, что автор то ли стесняется быть самим собой, то ли сознательно утаивает от читателя самые возвышенные минуты своей жизни.

Мне да и наверно ему хотелось пообщаться в спокойной обстановке. Но шумная улица Герцля да еще в июне месяце не лучшее место для этого. Поэтому мы “нырнули” в прохладу Макдональдса и уже через несколько минут сидели в углу нижнего зала и, не торопясь, с наслаждением пили кофе маленькими глотками.

Собеседнику моему Валерию, бывшему ленинградцу было лет за семьдесят. Был он среднего роста, седой, морщинистый, с самоуглубленным выражением лица и глазами больными, усталыми.

Я сказал ему:

— Меня удивляет, что в книге твоей нет стихов о страстной, беззавет-ной любви или хотя бы о нерушимой, искренней мужской дружбе. Странно это.

Он перестал пить кофе, приподнял голову, внимательно посмотрел на меня своими грустными серыми глазами, подумал немного и я услышал:

— У меня никогда не было большой безграничной любви, а в дружбу “нерушимую, искреннюю”, как ты выражаешься, я не верю. Сегодня он друг твой сердечный, а завтра зависть его ужалила, и испарилась дружба “нерушимая”, даже следа не оставила. Я не могу писать стихи о дружбе, если многолетний друг предал меня? Я не хочу изобретать стихи о любви? Поэзия не терпит лжи и притворства.

Он помолчал и продолжил:

— Я никогда не был женат. Никогда. Понимаешь это. Я совершенно один на этом свете. И виню я в этом своего так называемого друга.

Он прочитал сочувствие в моих глазах и наверно поэтому продолжил.

— Мы подружились с ним еще в студенческие годы, а потом встречались частенько еще лет десять. Вместе время проводили-то в кино, то на танцы. С девушками конечно знакомились. На юг раза два вместе ездили. Эдуард был выше меня, худощавый, бойкий и непринужденный в общении. А я был пониже, немного полноватый, стеснительный и инерционный на сближение. Естественно он нравился девушкам больше, чем я. Но я не завидовал ему. Умел не поддаваться этой скверности. Он не хотел жениться. Ему было хорошо жить у родителей и заниматься поиском временных подруг. А я мечтал о постоянной, единственной. Он не понимал меня и даже говорить не хотел на эту тему.

Сейчас, оглядываясь назад, я думаю, и до чего же легковесны были наши взаимоотношения. Что знали мы о жизненных проблемах друг друга? Да ничего. В тот послесталинский период я уже привык жить двойной жизнью, одевать маску на душу, быть осторожным и приспосабливаться к тем, с кем имел дело. Он видимо поступал также.

Наверно такая поверхностная дружба была характерна для того времени. Но во всяком случае, я считал его своим другом и никогда не предал бы его.

А потом произошло вот что.

Я пошел в Дом ученых на танцевальный вечер один без него. Почему без него? А потому что я не хотел без толку суетиться за компанию с ним, потому что он отвлекал меня от поисков Ее.

И вдруг я увидел Ее — пышноволосую с милым, умным лицом, вот именно такую, какую я искал. Она была одна. Без сомнения она искала Его. У меня мелькнула мысль: “Не я ли тот, кого она ищет’’.

Я подошел к ней и пригласил танцевать. Во время танца я говорил, не переставая, пытаясь завязать близкое знакомство. Но она вела себя сдержанно, отчужденно и к концу вечера незаметно исчезла. Я явно был не тот, кого она искала. Очевидно, ей нужен был кто-то получше меня.

Говорят, что не надо добиваться благосклонности женщины, что это глупо, унизительно и безнадежно. Но я “наступил на горло собственной гордости”.

Неделя за неделей я приходил на танцевальные вечера в Дом ученых, приглашал ее танцевать, что-то рассказывал ей, о чем–то расспрашивал. Но она отвечала односложно и в конце каждого вечера исчезала, не позволяя проводить ее.

Я потерял всякую надежду и через некоторое время пришел на вечер вместе с Эдуардом. В толкучке танцевального зала он где-то затерялся. Я увидел ее, подошел к ней и вдруг понял, что все изменилось. Она мне радостно улыбнулась и оживленно загово — рила. Мы стали танцевать. Она прижалась ко мне, и я блаженствовал, наслаждаясь теплотой и мягкостью тела той, которую считал в тот момент лучшей на свете. Я был уверен, что она моя, что она после долгих колебаний выбрала меня, что я стал для нее тем, кого она искала. Я был счастлив и горд, я нашел Ее и завоевал.

Мы стояли у края танцевальной площадки. Я взял ее под руку. Мы молчали, потому что мне и наверно ей казалось, что все уже было сказано.

Вдруг из толпы выскользнул Эдуард и встал перед нами. Он смотрел прямо на меня, делая вид, что не замечает ее. Последовали страшные слова:

— Валера, пошли в буфет. Там пара смачных чувих скучает, заклеить надо срочно.

И все было кончено. Она отшатнулась от меня, как от чего-то нечистого, и спряталась в глубине многочисленной возбужденной толпы. Я попытался к ней снова подойти, но она стала мне совершенно чужой, незнакомой. Все пропало. Погибли мои надежды, мои отчаянные усилия.

— Да… Видно совесть у него с душком. Что ты сказал ему потом?

— Потом я ему ничего не сказал. Мы продолжали ходить вместе то сюда, то туда. Только ниточка, связывающая наши души, оборвалась. Был свой человек, стал чужой.

— Ну а дальше?

— А дальше наступили новые времена. Он открыл ювелирный магазин и стал богатым человеком, а я уехал в Израиль. Много лет о нем ничего не слышал. Да вот позвонил недавно. Хочет туристом приехать, увидеться предлагает. Только мне встреча с ним ни к чему. Ведь не могу же я спросить его: “Эдуард, почему ты погубил мою жизнь”?

Лицо Валерия болезненно исказилось. Он вдруг вскочил, быстро пожал мне руку и быстрым шагом пошел к выходу.

Эх, наверно ненужный был этот разговор!

3 комментария для “Анатолий Зелигер: Разговор

  1. Уважаемый автор! Пишите в своё удовольствие. Успеха Вам и вдохновения. Не стану комментировать, лишь посоветую: перед публикацией стоит отредактировать и откорректировать текст. Вероятно, это пожелание к куратору сайта. Одно замечу — не ГерцЕль он, а Теодор Герцль, Theodor Herzl, ‏בנימין זאב הרצל‏‎, Биньямин Зеэв Герцль. Думал — описка, но автор дважды повторяет досадную ошибку. Город Герцлия, гимназия Герцлия. Столько лет жить в Израиле… Извините.

  2. Осторожнее! Он Вам за это откровение еще отомстит. Потом кому-нибудь расскажет и закончит рассказ так:
    — «Мы продолжали общаться, только что-то оборвалось.»

Обсуждение закрыто.