Опытный человек, в карательных акциях в Чечне участвовал, в Севастополе тоже не на митингах трепался, а батареей командовал, полжизни на охоте, Тургенева чуть на дуэли не шлепнул, в общем, Эдичке Лимонову долго ещё за такой биографией тянуться, а по вопросу о ненасилии чепуху нагородил — будто всю жизнь в инкубаторе сидел.

Весь мир насилья

Из серии «Рассказы по жизни»*

Сергей Эйгенсон

Продолжение серии. Начало

Тема насилия вообще безбрежная. В малолетнем возрасте ничего на эту тему припомнить не могу — я ж в детский сад почти не ходил. Вот уже одно звено из цепи воспитания советского человека и выпало. Да и армию — университет издевательства над личностью — по льготному режиму, с лейтенантскими звёздами на погонах проскочил. Но всё равно без драк, да игры в войну, легко в драку переходящей, жить ни в школе, ни во дворе невозможно. Да и городок такой, впрочем, вряд ли других свежепостроенных социалистических городов хуже. Деревенских родственных да соседских связей и уклада тут нету, а жить по закону, как в Цюрихе каком-нибудь, и научить некому, и учиться национальные традиции мешают. Кстати традиций этих намешалось… Ну, русские, украинцы — это уж, как на любой новостройке. Казанские татары, мордва, чуваши, мари, сами, собственно, башкиры — это в районах Башреспублики по деревням источник, да и Уфа исторически — татарский город. Евреи, армяне, азербайджанцы — эти приехали как специалисты на нефте- и прочие заводы. Немцы, крымские татары и греки, галичане — это уж подарок доброй Советской власти. Уфа, и Черниковск с нею, были городами мягкой ссылки. Поэтому чеченцев с ингушами у нас не было, а на кого опала чуть помягче — те и у нас могут оказаться. Был у меня с третьего до пятого класса замечательный учитель рисования — Михаил Иванович Кукулиди, то есть это человек он замечательный, очень обаятельный, конкретно по рисованию ничего особого не помню. Вдруг выясняется — 56-й же год на дворе — что он вообще-то учитель истории, но не может её преподавать. По причине — крымский грек. А у него медаль партизанская за Крым. В то время очень больших вопросов у меня это не вызвало. Много уж потом над безумием ситуации задумался.

Но при всей этой мешанине языков и племен, убей — не помню специально межнациональных конфликтов. То есть могли кого-то в пылу уже драки татарской мордой или жидом назвать, но как причина для драки — не помнится. Зато барак на барак — это уж и взрослые могли драться. У нас в Соцгороде больше начальство да специалисты живут, они, конечно, не дерутся на людях даже и по-пьянке. Но дети и в нашем районе постоянно в боевой готовности. То за главенство во дворе, либо в классе стычка, а то и двор на двор. Тем более — если в чужую зону забредёшь. Но вот такого, что в песнях Высоцкого, или в воспоминаниях Евтушенко или там, Льва Дурова — у каждого заточки и кастеты, да блатари на каждом шагу — этого всё-таки у нас не водилось. Честно говоря, не особенно верю я и вышеупомянутым. Конечно, в наше время послевоенный пик преступности уже на спад пошёл, да и район сравнительно благополучный. У нас во дворе вообще Госбанк помещался, дежурили милиционеры, так что со сверстниками приходилось идти разбираться за сараи, а то дядя Аркаша-мент гонял. Но когда частные воспоминания о сороковых годах слушаешь, гораздо люди меньше на эту тему говорят, чем когда знаменитость перед микрофоном про трудное детство делится. Это ведь тоже своеобразное самоутверждение — демонстрировать, что вот, из шпаны в Народные Артисты пробился. Тоже, в какой-то степени, реликт большевистской ставки на социальные низы. Оно ведь и здесь, в Штатах, любой политышен первым делом начинает рассказывать, что «с другой стороны железной дороги родился». Так что ножи с кастетами появлялись, конечно, но больше как экзотика, для обозначения серьёзности намерений. Что в ходу было: доска, на стройке прихваченная; камень, особенно если камень в авоське — очень рекомендую, можно уже на кастет не тратиться; цепи велосипедные. А чаще всего всё-же просто кулаки — не блатные ведь дерутся — мальчики из хороших семей.

А пару раз видел я, как люди мотоциклетными цепями дерутся да монтировками. Тяжёлое зрелище, не советывал бы я Крутому Уокеру с Шварценэггером на это смотреть — потом по ночам кошмары могут быть. Самое, пожалуй, впечатляющее зрелище — это толпа не мальчишек уже, взрослых парней работающих, армию отслуживших, с мотоциклетными цепями да ломами. Это, значит, из нефтезаводских бараков пошли рыбинских бить. Это, наверное, требует некоторого пояснения.

Ну вот, представьте себе, что вам нужно в стратегическом тылу в мирное, сравнительно, время (1931 год) построить авиамоторный завод. Проблем с рабочей силой у вас никаких — раскулачивание в разгаре. Оборудование тоже не проблема — капиталисты толпами ходят, предлагают поставки верёвок, на которых вы их вешать собираетесь — кризис же во всём мире. Значит, место выбрать нужно. Это называется «Генеральная схема размещения таких-то заводов». Задача сложная, много с неё всяких госплановцев, наркоматских и научных людей всегда кормилось. Я и сам лет десять зарплату получал за обнаучивание аналогичной задачи для одной из отраслей Народного Хозяйства. Но в данный момент богатый заказчик не просматривается, попробуем задачку на скорую руку без открытия научной темы решить.

Прямо в большом городе строить не с руки, так? Шпионы всякие под ногами крутиться будут, строителей контролировать трудно, да и эстетически колючая проволока в городе плохо смотрится. С другой стороны, очень далеко от города тоже нехорошо — мы же с вами не контрактованное кулачьё, а культурные люди. В Обком съездить, с руководящими товарищами из местных встретиться надо? Надо. После пленума в театр сходить, с актрисами пообщаться, наконец, поужинать по-человечески тоже надо? Так что ж, по вашему, мы с вами должны туда за сотни километров по болотам тащиться? Конечно, у норильских, у магаданских товарищей своя специфика, но во-первых они себе местный театр из зэков и зэчек откроют; а во-вторых, их Партия на то место поставила — у них свои задачи, нас с вами на наши — мы свои и должны решать. Значит, получается, не очень далеко от областного центра, чтобы на Форде или М-1 персональном за полчаса-час добраться. Километрах в в двадцати-тридцати, ну до ста уж как максимум. Теперь следующее — железная дорога должна быть? Это уж и к бабке не ходи — не особо отмечен период Соввласти успешным строительством новых железных дорог. Никак до показателей Сергея Юльевича Витте не дотягивали. Сколько не корячились — если и построим дорогу-то уж точно не туда. Ну, после Довлатова и Веллера на тему совжелдорстроительства уже и писать неприлично. Значит, необходима готовая железная дорога. Речка, однако, тоже нужна — и негабарит на баржах возить, и потом для заводского водоснабжения.

Всё, можете проверять по карте «Стройки первых пятилеток». Если есть исключения — только с уникальными месторождениями чего-нибудь такого, как тот же Норильск. Для Уфимского моторостроительного завода выберем мы с вами место в двадцати километрах к северо-востоку от тогдашней стотысячной Уфы на железной дороге в сторону Челябинска, около моста через реку Уфа, по-домашнему Уфимка, по башкирски Караидель-Чёрная река. Вот и получается станция Черниковка Рязано-Уральской железной дороги.

В ту же пору открываются в Башкирии первые нефтяные месторождения — «Второе Баку!». Закупаем в Штатах нефтеперерабатывающий завод — везём ставить около Уфы. Но тут проблема есть — из Уфимки город Уфа питьевую воду берёт, и потом из Уфимки вода в Белую-Агидель, другую городскую реку, выше города впадает. Значит если нефтезавод на Уфимке поставить, жить в Уфе уже невозможно, при очистке стоков по-советски, да ещё в тридцатые годы. Ставим нефтезавод чуть посеверозападнее, так чтоб стоки в Белую ниже Уфы сбрасывать. Как раз там, между прочим, где Чапаевская дивизия через реку в 19-м переправлялась.

Теперь надо для нефтезаводских площадку под жильё выбирать. То есть аварийный посёлок, это уж как водится, прямо под заводским забором, читай Маканина повести. А надо ж посёлок на десятки тысяч жителей, с учётом дальнейшего развития. Предложили, говорят, легендарному наркому, дорогому нашему товарищу Орджоникидзе площадку деревни Глумилино, на пригорке километрах в семи от будущего завода. Классное место, там сейчас район Горсовета уфимского, воздух почище, чем в остальном городе, самый центр современной, миллионной Уфы. Посмотрел Серго, вспомнил, как его лично Ильич в школе Лонжюмо диалектическому подходу обучал, и спрашивает:

— А как вы трудящихся на смену доставлять собираетесь?

— Автобусами, Вашество, на потом трамвай запланирован.

Но мудрого наркома спецовскими штучками не проведёшь!

— А если, — говорит, — автобус сломается? Так что, производству страдать? Ставьте вон там, под горой, рядом с заводом, чтобы трудящиеся пешком дойти могли.

И поставили, а куда денешься. Километр до заводской проходной от первых домов Соцгорода. Вечно в городе запах серы. Как в период Перестройки бойкие экологи выяснили, превышение допустимых норм по многим компонентам в сотни раз. Но до этой проходной за пятнадцать минут дойти можно. Комплекс, правда, разросся, крупнейший в мире по площади, на некоторые установки и на трамвае или автобусе больше часа ехать, но выполнен завет легендарного наркома. Живут люди рядом с производством. А куда они денутся — квартиру-то не обменяешь — теперь все умные, никто в район с плохой экологией меняться не хочет.

Первое время два этих посёлка: моторостроителей и нефтепереработчиков — и считались городом Черниковском. Хотели молодому социалистическому городу дать славное имя Орджоникидзевск. Но вскоре после решения насчёт площадки строительства у наркома слабое сердце оказалось. Не выдержало, когда в него после беседы со старым другом Кобой сам же Серго пулю из нагана выпустил. В честь этого события в Орджоникидзе переименована столица Северной Осетии Дзауджикау, бывший Владикавказ, а ещё Ставропольский край в Орджоникидзевский, а сам Ставрополь при этом — в Ворошиловск почему-то. Не верите — сами в предвоенном атласе посмотрите.

Так что имя Серго уже увековечено. В здешнем месте достаточно того, что городской район нефтяников-то есть Соцгород, где мне жить предстоит, с прилегающими бараками — Орджоникидзевским назван. Так и по сей день называется. Но город надо же как-то называть? Карпинского имя предлагали, президента тогдашней АН, каких-то мелких партвождей — чуть ли не до Мехлиса. Ни один вариант не прошёл. Так и назвали городок по ж. д. станции Черникoвском. После уже краеведы, делать им нечего, раскопали — сама-то станция по здешнему помещику Чeрникову, известному черносотенцу, депутату III госдумы от Союза Русского Народа. Ну, тут уже никто это дело шевелить не стал.

Пока это всё происходит — новая вводная. Союзник наш заклятый, партгеноссе Гитлер по указанию Виктора Суворова на рассвете через Буг переправился — Европу от сталинской агрессии спасать. Да так удачно себя обороняет, паразит, опыт-то от Польши до Греции накоплен. А наши агрессоры самолёты в одном месте складировали, моторы от них в другом, пехотинцы агрессивные вообще трехлинейную винтовку в первый раз видят — вот-вот немецкая оборонительная линия уже через верхневолжский Рыбинск пройдёт. Срочно нужно Рыбинский авиамоторный завод эвакуировать. Решаем новую задачу, теперь уже не за Госплан, а за Особую Комиссию СНК по Эвакуации, за молодого сталинского наркома тов. Косыгина. Тут уже на рабсилу некоторый дефицит есть, да и со стройматериалами проблемы — Гудериан-то уже под Москвой. Значит, времени у нас на строительство зданий, инфраструктуры, соцгородков всяких нет. Самое милое дело — отвезти людей и станки на аналогичное предприятие подальше на Восток. В тех же цехах станки поплотнее поставим, удобств больших нет, но работать будут — куда денутся. Какие-то ж запасы есть и по электроэнергии и по инфраструктуре, с жильём старожилов тоже уплотним. Во всяком случае, не сравнить, как в других местах станки под открытым небом работают, а люди в землянках живут. Так и было. Эвакуировался, значит, Рыбинский авиамоторный в Черниковск — стал здешний завод, «Почтовый Ящик 20» крупнейшим в мире. Потом по прошествии времени и автомобилям моторы стали делать — тому же ВАЗу. После войны Рыбинский завод на место вернулся, но из людей многие остались: Рыбинск, Щербаков одно время, та ещё дыра. Уфа, конечно, поболее на город похожа, да и с продуктами до самого до визита в 62-м году. Дорогого Нашего Никиты Сергеича в Башкирии получше, чем у соседей. Так за авиазаводскими и осталось — «рыбинские», хоть ты там и сроду не был. «Гастелловские» ещё называлось, потому, что у них в посёлке Парк культуры и отдыха имени героического майора.

А тут, как можно реконструировать, кого-то из нефтезаводских бараков сильно в районе танцплощадки Парка Гастелло побили. Может и до смерти. Не помню уж подробностей. Вот народ и пошёл с ломами справедливость восстанавливать. За большими мальчишки увязываются, стыкануться под это дело с гастелловскими. Славой себя покрыть. Из нашего двора тоже пацаны чуть постарше меня, лет, может быть, по десяти, побежали, меня, драчун-то известный, зовут с собой. Не пошёл я. Зашёл в подъезд и не выходил, пока все не пробежали. В основном-то просто забоялся — про боевое действие лома и мотоциклетной цепи я уже кое-что знал. Но, как теперь хочется думать, отчасти и не было желания ни за что с незнакомыми пацанами идти драться. История-то эта, кстати, благополучно сравнительно кончилась. Идти далеко, километра три-четыре, по дороге менты перехватили, стали в воздух стрелять — толпа и разбежалась. Ну может, кого потом в отделение и таскали. Но посадить никого не посадили, слух был бы если что… Вот я всё думаю: в детстве наслышан я был о таких тупых бунтах барачного люда, в Перестройку про бессмысленные бунты молодёжные, вроде как в Алапаевске или Моршанске. Так почему же нужно считать, что в Новочеркасске танки тоталитаризма рабочее движение раздавили? По всем рассказам — тёмное там дело в Новочеркасске, немало и там от пьяного бунта. Ну, а толкового мента, чтобы вовремя в воздух стрельнул, не нашлось, а после уж, конечно, с Соввластью не пошутишь. Что для неё мальчишки на деревьях? Попроливала кровушки старая людоедка. А в рабочее движение всё же не верится, сам я рабочим был — сроду не поверю, будто из общежитий да бараков что-то разумное может произойти. Стенка на стенку — это да!

Был я одно время хорошо знаком с одним великим человеком. Фамилии называть не буду — всё одно в знакомство не поверите. И вот однажды за стаканом начал он переживаемый период гвоздить:

— Никогда таких ужасов не было. На улицу выйти страшно, всё рэкетиры да киллеры — организованная преступность!

Я ему:

— Да Игорь же Петрович! Как-же не было? А после войны и преступность уголовная, и барак на барак, стенка на стенку. Вы ж постарше меня — должны помнить.

— Это,— говорит,— совсем другое дело! Это — русская удаль!

— Ну, Игорь Петрович, если Вас по башке сзади огрели, так сразу и не различишь, злобная ли это организованная преступность, или лихая русская удаль.

И ведь накаркал я ему. Через месяц во всех московских газетах сообщение. Едет он вечером на своём «Мерседесе» по микрорайону, перед ним «Волга» резкий «Стоп» делает, он и воткнулся ей в багажник. Выходит из машины объясниться, а его взяли за галстук — и в солнечное сплетение. Он согнулся, его ещё пару раз приложили, ключи зажигания забрали, сели в «Мерс» и уехали. Действительно, справедливо в Учебнике по ПДД сказано: автомобиль — источник повышенной опасности. А «Волжанку», паразиты, так и бросили. Но, однако, документы не посмотрели, не сообразили, что человек всемирно известный, в том числе и ментам. Только он до милиции добрался, замминистру позвонил — по Москве операция «Кольцо» — через пару суток поймали угонщиков. Оказалось — «Волга» тоже угнанная, ребята никакие не деловые, так — приехали столицу посмотреть саратовские молокососы, а тут «Волга» удобно для угона стояла — дело и закрутилось. Так что, убедился мой прославленный знакомый: насилие — оно и без мафии неплохо обойтись может. А вот Россия без насилия — пока не живёт.

Вычитал я не так давно на эту тему, о насилии, одну подходящую байку. У Пьецуха, кажется. А может, у кого другого, но сюжет заключается в том, что году в девятисотом приезжает в Ясную Поляну студент. Марксист, надо полагать. И начинает лечить графа Толстого насчет непротивления злу насилием.

— Вот, — говорит, — Ваше сиятельство, идёте Вы, никого не трогаете — а на Вас тигр!

Граф ему:

— Ну откуда у нас в Тульской губернии возьмётся тигр?

То есть, то ли ленится старик ради студента серьёзные доводы искать, то ли, действительно, критический реалист, Зеркало Русской Революции, матёрый человечище — не хватает фантазии тигра на дороге вообразить, не Гумилёв всё же, не Маяковский, даже не Эльдар Рязанов. Студент опять за своё, дескать:

— Идёте Вы с Софьей Андревной, на неё — тигр! Неужели, Лев Николаевич, Вы оружия не примените?

Студент-то, может и дурак, по сравнению с великим писателем — даже наверняка, но вопрос-то по сути серьёзный: есть ли, и где, пределы у ненасилия. А граф, если Пьецуху верить, так и остался на той же точке: «Откуда, мол, у нас в Тульской губернии возьмутся тигры?»

Вот упёртый старик! Откуда Тигры, откуда? От верблюда! В составе панцир-гренадёрской дивизии с Группой армий «Центр» приползут! Всё же опытный человек, в карательных акциях в Чечне участвовал, в Севастополе тоже не на митингах трепался, а батареей командовал, полжизни на охоте, Тургенева чуть на дуэли не шлепнул, в общем, Эдичке Лимонову или Невзорову Александру долго ещё на цыпочках за такой биографией тянуться, а по вопросу о ненасилии такую чепуху нагородил — будто всю жизнь в инкубаторе сидел.

И не надо рассказывать про удачные случаи ненасильственного сопротивления. Все эти толстовские: последователи: Ганди там, Мартин Лютер Кинг-джуниор, Мандела — только кажутся победителями Зла. На самом деле за них сыграли их же официальные противники. Чтобы победило ненасилие — ХХ век показал это на достаточно большом массиве данных — оппонент-насильник должен обладать чистой, нежной душой, считаться с общественным мнением, падать в обморок — или хотя бы начинать юлить и отмежёвываться — при первых каплях пролитой крови, да в конце-концов, просто мечтать в глубине души о собственном бескровном поражении и начале эры всеобщей любви. Короче, нужен в качестве душителя Свободы Михаил Горбачёв, или Де Клерк, или хотя бы Клемент Эттли. Посмотрел бы я на Ганди с его голодовками перед Чингис-ханом, да хоть перед Уорреном Гастингсом — английским генерал-губернатором Бенгалии в наполеоновские времена. То-есть, конечно, нужно всё время подавать себя так, как будто тебе всечасно угрожают ежовские застенки, вот уж Валерия Новодворская в конце 80-х — пример в чистом виде. Можно, конечно и заиграться — последние диссидентские жертвы в лагерях были уже в горбачёвские времена — сами понимаете, власть на местах — она и есть власть на местах. Но освободил узников соцлагеря Горби, а не А.Д. Сахаров, и, тем более, не Лерочка.

Раз уж мы в Штатах — воздадим должное не понятому прогрессивным человечеством Линдону Б. Джонсону. Техасец был одним из любимых учеников Ф.Д. Рузвельта и ещё с 30-х — на стороне всех либеральных реформ. Он принял от своего молодого шефа Джи ЭФ Кей всё его наследство — и начинавшуюся безнадёжную, по тем условиям, войну против Вьетконга, и обречённую на успех (сопротивляться на самом деле было уже почти некому) борьбу за окончательную эмансипацию черных. Это он организовал принятие и реализацию законов, по которым потомки рабов получили возможность не только пройти вместе с белыми в общественный туалет, но и, отдельно от белых, к кассе. Пошло ли это — велфер навсегда и университеты по спецпайку — в конце концов на пользу афро-американцам? Не мне судить, во всяком случае. Но сделал это он. Ну, и другие белые англосаксы, конечно. А Мартину Лютеру Кингу спасибо, разумеется, за то, что сам почти не мешал Л.Б. Джею., да и других иногда отговаривал вставлять палки в колёса. А какой-нибудь Малколм Экс… Или тоже ещё была любимая героиня советской прессы — Анжела Дэвис. Ну нет слов! И чем же запомнила прогрессивная мировая интеллигенция Джонсона: «Эл Би Джей, Эл Би Джей, сколько сегодня убил ты детей?!»

А чего стoят чикагские русскоязычные эмигранты, хающие на углу Диван-авеню и Калифорния-стрит Майка Горбачёва за развал Союза. Причём трагикомизм ситуации на поверхности, но сам оратор не замечает. Параллельно с этим могут идти жалобы на эмиграционную службу США, оттягивающую вожделенный момент, когда патриот покойного Союза отречется от верности всем иностранным правительствам в пользу своей новой Родины.

Но я как-то очень уж далеко уехал с угла улиц Берии и Первомайской в моём Черниковске 53-го года на северную окраину Чикаго (Иллиной) спустя 45 лет. Ничего похожего по тому времени не могло бы придти в голову не то, что восьмилетнему ребёнку, но и никому из взрослых на весь город. Просто насилие пропитывало потихоньку всю жизнь кругом. От страшного соседнего Алкинграда — Всесоюзной Сортировки для власовцев, полицаев и всех, вообще, бывших военнопленных, до повседневных семейных побоев за двойки с криком воспитуемого на весь барак. Для мальчика выбора: драться или не драться — почти не было. Ситуция на самом деле была чисто щедринская: можно было или сражаться — или «претерпевать стражение». Я обычно выбирал первое. Драчун я был азартный, но не особенно умелый. Выручал энтузиазм, да ещё то, что оппоненты знали — дерусь я не до первой крови, а до нестояния на ногах. Ну, я ещё довольно рано сообразил две вещи:

— не надо красиво замахиваться, лучше бить от корпуса прямо по печени;
— нога намного длиннее руки, даже с ножом.

Двух этих идей мне вполне хватило на всю мою карьеру по этой части, тем более, я приблатнённым не был, драки мои в основном были в кругу, говоря по-блатному, таких же фраеров, как и я, а в случае чего я и убежать не стеснялся, не при девицах, разумеется. Восточных боевых единоборств тогда не знали. Ну, наткнёшься на боксёра, печально, конечно. Я и сам пошёл записываться в секцию заодно с приятелем. Несмотря на очки, приняли. Позанимались мы гимнастикой, попрыгали, а в первом же учебном бою выбил я этому самому приятелю челюсть и очень огорчился. Так потом ни я, ни он в секцию и не ходили. Я вообще неспортивный мальчик был. Драчун, это правда. Но постепенно и это стало сходить на нет. Но в девятом классе перешёл я в другую школу — и новый подьём этого дела. О причинах и о самой этой школе чуть позже. Но драться приходилось почти каждый день. Каждый раз выходя из школы я отдавал очки своему задушевному другу Булату Ф. и был наготове к драке. Булатика никто не трогал по причине его трогательной беспомощности и полного внестояния во всех наших конфликтах. Мама даже удивлялась, если я из школы без синяка приходил.

Удивительно, но драчливость моя сочеталась с такой вот детской сентиментальностью, всех близких смешившей. В семье в ходу были подтрунивания надо мной насчёт жалости к таракану, которого «дома маленькие тараканятки ждут», причём это до солидного довольно возраста дожило. Я и в 15 лет уходил подальше, чтоб не смотреть, как пленного мыша из мышеловки в ведре топят. Это при том, что в этом возрасте я уже вполне мог из-за какой-нибудь шалавы с соперником на кастетах драться. На самом деле, я думаю, на меня один эпизод в детстве повлиял. Играли мы в отсутствие родителей в квартире мальчика из нашего дома, прыгали с антресолей, то есть, заберёшься туда по двери, вытянешься на руках, до пола от ступней около метра выходит, отпустишь руки и приземляешься, чувствительный удар по пяткам получается, парашютистом себя чувствуешь. Я так любил развлекаться и соседа научил. А тут котёнок бегает, кто-то из нас двоих, теперь-то думаю, что я, иначе память чётко бы сохранила, что не я виной, ему на головку и спрыгнул. У котёнка кровь изо рта пошла, он подёргался — подёргался, да и умер. Это я, значит, первый раз в памяти смерть живого существа зафиксировал, да ещё где я в виновных. Мама соседа, помнится, не очень и расстроилась, а мне долго котёночек-то умирающий снился, с кровью изо рта. Очень моему сознанию это плохо пришлось. Из-за этого, наверное, и охотником не стал, то есть приходилось в жизни стрелять и убивать птиц да и зверей, рыб прикалывать, но удовольствия в этом не было — только что для еды.

Но драться не мешало, вид крови не пугал, хоть бы и собственной. Тем более, пока рос, кровь без всякой драки могла при напряжении из носу пойти, так что для ребёнка это как бы бытом было. Но с годами меньше драться стал, как нормальный интеллигентный мальчик. А когда в девятом классе в новую школу перешел, пришлось себе заново социальную нишу выбивать, тем более, одна из последних в городе десятилеток, новичков сразу много пришло. В это время почти все школы в стране по идее Н.С. Хрущёва на одиннадцатилетний цикл перешли. Кто посообразительней и рванул в последние школы-десятилетки — что за радость лишний год за партой сидеть? Это идея только для глупой песенки про прощание с детством хороша, типа там «Расставаясь с детством окончательно, Может и с тобой я расстаюсь». А вот если тебя со школьной парты под призыв отправляют — тут сразу всю романтику про парты да одноклассниц с косичками забудешь. Нас и набежало в эту школу, пришлось в том году вместо одного — три параллельных десятых класса открывать. В других местах многие в вечернюю школу пошли, почему-то среди еврейских мальчиков очень это было распространено. Ну это и понятно, заодно на какой-нито шабашке ещё и два года трудового стажа заработаешь — в ВУЗы открытая дорога по тем правилам. Ну, а евреи всегда быстрей других соображают, как выжить в условиях постоянного совершенствования Системы и её правил движения.

Пришло, стало-быть, новичков много, школа раскололась, и в боях новая иерархия создаётся. Я, значит, в центре этой борьбы портфелем с окованными углами машу. В это время я и начал себя ощущать таким выдающимся бойцом, типа Ильи Муромца, или, скажем, Брюса Ли в будущем. Но заботливая судьба не забыла сбить с меня спесь. Учился с нами такой Миша М., и был он уже тогда кандидатом в мастера спорта, кажется, по волейболу. В драках наших он не участвовал, всегда после школы торопился на тренировку. В сердечных школьных конфликтах тоже не принимал участие, был у него свой женский круг — с моей точки зрения, лахудры. В общем, тот круг, где дама кавалеру бутылку ставит. Мало мы пересекались — только что на уроках вместе сидели. И вот после уроков что-то мы с ним зацепились. Не помню уж как, но получилось, что я его нечаянно, но довольно чувствительно по голени ударил. Пошли мы с ним за школьное здание разбираться. Не успел я его ударить — он ногой мне между ног, кулаком по печени, ребром ладони по кадыку. Лежу я на земле и чувствую себя примерно, как в будущем романе Марии Семеновой клиенты себя после боевого контакта с Волкодавом будут чувствовать. Столкнулся я с боевой машиной, превосходящей меня как богомол муху.

Больше у нас ним конфликтов не было, да и постепенно я его из виду потерял после окончания школы. На самом деле, даже обиды настоящей не было, всё равно, что на стенку налетел. Зависти тоже не было, но после этого я на свои способности уже более здраво смотрел. Так что, я думаю, на пользу пошло. А лет через семь-восемь узнаю: окончил Миша у нас в городе Авиационный институт и в аспирантуру московскую поступил; вот там в общежитии сидели они, играли в преферанс, Миша что-то много выиграл; заспорили, на него нечаянно шкаф уронили; он и умер в возрасте двадцати четырёх лет. Странная какая-то смерть, особенно после преферанса. Так обычно после игры в буру или в очко умирают. Герцогиня говорила Элис, что из каждой истории, по крайней мере, две морали следуют. Из этой я и одной вывести не могу. На пользу ли Мише пошло, что он такой ловкий да сильный был? В конце концов получается, что не очень.

А мои драки быстро сошли на нет, но насилие в окружающем мире — не особенно. Остаётся только на здравый смысл надеяться. Но сколько я людей знаю — надежда мала.

* * *

Дело было, если память не изменяет, в зиму с 84-го на 85-й год, то есть еще до разгула перестройки, русофобии и демократии. Проводили мы вместе с СибНИИ НП измерение газовых факелов на месторождениях Западной Сибири. Заказчик — Тюменский Обком КПСС, товарищ Богомяков, что само по себе не слабо. Главтюменнефтегазу велено обеспечить, то есть, вечных проблем с гостиницами для бригад, спиртом для приборов, автотранспортом, вертолетами и т.д. как бы и нет. Я, как координатор всей работы, пять бригад по основным месторождениям разослал, конвейер по доставке проб газа в Нижневартовск к аналитикам наладил, да и уехал сам в Сургут на тамошние промысла. В моей бригаде, кроме меня еще Володя Ш., завлаб из тюменского СибНИИ НП, старый мой приятель, да девочка-лаборантка, которая раз в два дня эти самые пробоотборники в Нижневартовск и отвозит. Днем на месторождения с местными метрологами ездим, трубку Пито-Прандтля в трубопроводы втыкаем, а вечером, как водится, с ними же результаты измерений обсуждаем и обмываем. Благо со спиртом для приборов, как сказано, на этот раз дело обстоит неплохо.

Ну, сидим вечером, беседуем с местными, откуда, мол, в факеле неучтенные миллиарды кубометров газа берутся. Но и вообще, образованность показать, Степаниде Власьевне кости помыть, когда и стихи почитать, поскольку метрологи в управлениях все больше женского пола молодые специалисты, и многие не замужем либо в разводе. Вот однажды так засиделись в отделе до ночи, тем более, сургутянка из дому пельменей принесла, да своего засола капустки и огурцов. Видно, не совсем мы с Володей силы рассчитали, поскольку по дороге из управления в гостиницу друг друга потеряли. Я, по правде говоря, как-то так умозаключил, что не нарочно ли приятель от меня отбился, не пошел ли он к нашей коллеге в ее дом, что напротив управления, беседу о поэте Гумилеве продолжить? Лег я в номере и заснул безо всяких сомнений. Утро, мол, вечера мудренее. Но утром он так и не проявился, а когда мы встретились с метрологиней — так и надежды, что он у нее переночевал, не осталось. На этот день обследование отменилось, а мы с Ниной на машине объехали на первый случай все морги города.

Тут дело в том, что город Сургут развивался несколько своеобразно. Это, вообще-то, мой любимый город на тюменском Севере. Стоит он не в болоте, а на сравнительно сухом и высоком берегу Оби. В отличие от большинства других Сургут имеет длинную историю, основан, как будто бы, в 1594 году князем Барятинским и письменным головой Аничковым, в отличие от Нижневартовска, основанного в 1930-м наркомом Ягодой и Нефтеюганска, заложенного в 1968 году Главтюменнефтегазом. «В век золотой Екатерины» он заимел герб: черно-бурая лисица в золотом поле. Были там в ссылке декабристы, я сам видел на одной избе мемориальную доску с упоминанием барона Штейнгеля. В 1921-м был Сургут какое-то время столицей повстанческой Сибирской крестьянской республики, за что репрессирован Соввластью — разжалован из городов в села на почти 50 лет. Это где-нибудь в Небраске либо Тироле такое дело влияние на быт не имеет — а в Советской России сразу чувствуется: по невыдаче паспортов, по категории снабжения товарами, да и по выделению сверху денег на строительство клубов, больниц, ну, и всего остального.

В шестидесятые романтические годы опальное село срочно занадобилось как база для нефтяников и геологов, покорявших «нефтяную целину». Так что Сургут снова город, растет хорошими темпами, но как-то странно. Есть «Старый Сургут» на берегу Оби с пристанью, рыбзаводом, мемориальной доской в честь барона Штейнгеля, деревянными райисполкомом, раймилицией и райбольницей. Есть большой поселок нефтяников с крупноблочными домами, Домом Культуры Нефтяников, пятиэтажной гостиницей «Нефтяник», музыкальной школой, объединением «Сургутнефтегаз», нефтяным техникумом (ныне это, разумеется, Университет), своей милицией, больницей, канализацией и так далее, все это, конечно на балансе объединения по нефтедобыче. Есть совершенно аналогичные поселки у газовиков, железнодорожников, геологов, строителей, авиаторов и энергетиков. А между этими поселками в начале восьмидесятых все еще пустые, занесенные снегом пространства, где только что волки не воют.

И единственное, что хоть как-то связывает между собой все эти удельные поселения — это горком партии. Где-нито я все-таки попробую изложить свое вuдение роли горкомов да обкомов в позднесоветское время. К коммунизму-социализму это уж никакого отношения не имело, но было единственной структурой, мешавшей окончательно растащить империю по ведомственным и национальным норкам. Но и не без запредельной дури, конечно, мы же не ожидаем сильно умного поведения от любого градоначальника в городе Глупове. Но об этом в другом месте, иначе я и никогда не закончу.

Для данной истории важно то, что в Сургуте восемь моргов, восемь дурдомов, восемь милиций, восемь больниц. Никакой возможности из одного места навести справки по всем этим «горячим точкам» нет, думаю, что это и для К.У. Черненко не по силам, не говоря обо мне. При этом я еще и официального расследования открыть не могу. В первый же день вечером позвонил я Володиному шефу Геннадию в Тюмень и рассказал о ситуации. Единственная радость — это то, что во всех моргах города нет ничего похожего. С другой стороны, если, как мы с тем же Володей или с Геной при каждом весеннем обследовании трубопроводов, в милицию сообщать о паре-тройке «подснежников»-вытаявших из-под снега бичовских трупах — так и утешение неполное. А Гена мне запретил шуметь о пропаже — поскольку Володя вот-вот должен от института квартиру получить, так до решения месткома и выдачи ордера ничего компрометирующего о нем в институте и звучать не должно. Правду Булгаков говорил — сильно нас всех квартирный вопрос испортил. Одним, словом высылает Геннадий мне на помощь пару своих ребят из Тюмени — а пока разыскивать пропавшего велел тихостью, как при Алексее Михайловиче говорили.

Так что с утра я езжу по промыслам и в стахановском темпе провожу замеры и отбираю пробы газа — а после четырех часов методично обхожу все точки и навожу справки о Владимире Ш. Нина упомянутая мне как-то в этом помогает, и просто по человечеству, и, может быть, еще и потому что угрызения чувствует — почему Володю сразу в свою девичью постельку не уволокла и пропажу не предотвратила.

На третий день нашлась пропажа! Оказалось, как мы потом восстановили обстановку, что, отбившись от меня и, действительно, завернув на обратный путь в сторону девушкиного дома, Вова попался на дороге каким-то умельцам. Те его сразу, видимо, оглушили и заволокли в ближайший подъезд для экстренного потрошения. Сняли ватное пальто и кроличью шапку, но почему-то оставили на ногах шикарные саламандровские ботинки. Вот этот-то отапливаемый подъезд и спас моего приятеля для дальнейшей жизни, поскольку на улице было около -30°. Сургут, знаете ли, не Хьюстон и даже не Москва. Утром публика поспотыкалась о Вову на лестнице, да кто-то в милицию и сообщил. Вот его погрузили, а поскольку жив, то в больницу нефтяников и свезли. В сознание после травмы головы он пришел на третий день и уже пробовал составить фразу насчет сообщить мне через объединение — а тут и мы с Ниночкой в палату входим.

В полный-то разум он все-же не сразу вошел. Какой-то период для него большим предметом гордости было, что он установил «рекорд стадиона» — абсолютный максимум по количеству промилле спирта в крови за пятилетнюю историю работы лаборатории сургутской больницы объединения нефтяников. Тем временем и ребята из Тюмени подъехали, и Ниночка к нему, как на вахту, регулярно с пирожками ходит. Так что я с чистым сердцем возвращаюсь в Нижневартовск, завершать работу, благо все замеры по Сургутскому району я, между делом, провел. Дальше уже пользуюсь телефонной информацией. Отвезли ребята Володьку в Тюмень, отлежался он окончательно без официального больничного, вышел на работу, получил решение месткома, ордер на хату. Так что в следующую тюменскую командировку я уж попал на его перевоз в новую квартиру. Так что, все обошлось.

Я к чему это вспомнил? История-то от печального случая с Валерием Коршуновым только необязательным счастливым концом и отличается. Можно тогда было сделать вывод про зловещий ряд уничтожения интеллектуальной элиты России или хоть не совсем уж России, так хоть Тюменской области? Уж на областную научную элиту мой приятель точно тянул. И кандидат, и завлаб, и Премия правительства РСФСР. Но вот тогда до таких широких обобщений мы еще не додумывались. Видать, мозги в советское время таки покрепче были. И никому в голову не пришло в Володином случае ни жидомасонов, ни КэйДжиБи, ни ЦэРэУ обвинять. Бывает, конечно. «Шалят», как Иван Тургенев говорил. А когда в России иначе бывало?

Продолжение

___

*) Новая авторская редакция.