Александр Левковский: Интеллигентная Зоя Иннокентьевна

«И я верила! А как могла бы я не верить!? Я, бывшая комсомолка из легендарной Каховки и член КПСС с партбилетом, лежащем на сердце! Ведь это значило б, что я перечёркиваю всю свою жизнь, все свои годы, отданные воспитанию молодёжи в духе учения Маркса и Ленина-Сталина. Я свято верила!..»

Интеллигентная Зоя Иннокентьевна

Рассказ*

Александр Левковский

Левковский

«Чтобы делать зло, человек должен прежде осознать его как добро или как осмысленное закономерное действие…
Идеология! — это она дает искомое оправдание злодейству и нужную долгую твёрдость злодею. Та общественная теория, которая помогает ему перед собой и перед другими обелять свои поступки, и слышать не укоры, не проклятья, а хвалы и почёт. Так инквизиторы укрепляли себя христианством, завоеватели — возвеличением родины, колонизаторы — цивилизацией, нацисты — расой, якобинцы (ранние и поздние) — равенством, братством, счастьем будущих поколений.»

Александр Солженицын. Архипелаг ГУЛАГ

1

Финальный матч двух теннисных суперзвёзд закончился посреди чудовищного гвалта, слёз, хохота и восторженного рёва толпы болельщиков, но мне было не до этого кавардака. У меня в ладони настойчиво звенел только что включённый мобильник, и было ясно, что со мной хочет срочно беседовать дядя Веня.

«Дядей Веней» мы называли главного редактора нашей газеты Вениамина Петровича. Я, надо признаться, неравнодушна к этому шестидесятилетнему толстяку, несмотря на тридцатилетнюю разницу в возрасте. Ну как, спрашивается, можно не любить человека, который две недели тому назад вызвал меня в свой кабинет и объявил: «Людочка, собирайтесь раз-два и отправляйтесь в Лондон.»

— Ку-уда!?

— В Лондон, столицу Великобритании. Вы слыхали, надеюсь, что Англия имеет столицу и что она называется Лондон?

— Слыхала.

— А что там ежегодно происходит теннисное сумасшествие под названием «Уимблдон», вы тоже слыхали?

— Вениамин Петрович, обижаете! Я ведь как-никак главный спортивный репортёр в нашей уважаемой газете.

— Ну вот что, главный репортёр! — билет на самолёт вам уже заказан. И лондонская гостиница среднего уровня комфорта тоже вам обеспечена. Счастливо!

Вот так я и оказалась в столице туманного Альбиона, высиживая на трибунах теннисных кортов по восемь-девять часов в день и борясь с двумя желаниями — с одной стороны, смыться в бар и выпить кружку пива, а с другой, срочно сбегать в туалет.

Но кроме этих вторичных поползновений было у меня и главное занятие: сидя на трибуне и держа на коленях свой ноутбук, лихорадочно печатать очередной отчёт для отправки в Москву. Башка у меня болела, шею почти сводила судорога от беспрерывных поворотов головы влево-вправо вслед за траекторией полёта мячика — и я просто не могла дождаться, когда эта теннисная вакханалия закончится… Я вообще не поклонница тенниса — особенно, в таких устрашающих дозах. Я даже красавец-Лондон не могла как следует разглядеть из-за чудовищной усталости.

Но вот это сумасшествие завершилось. И сейчас дядя Веня скажет мне по телефону: «Людочка, вы молодец! Собирайтесь. Жду вас послезавтра в редакции.» И я смогу вволю выспаться, не торопясь выпить утреннюю чашку кофе, переодеться, сесть, наконец, спокойно в двухэтажный туристический автобус, прокатиться никуда не спеша по всем лондонским достопримечательностям и отправиться в аэропорт.

Но вместо долгожданных слов дяди Вени, зовущих меня в Москву, я услышала такие слова: «Людочка, у меня есть для вас одно небольшое задание. Оно займёт у вас дня два-три, не больше. Вам надо будет съездить в городок Лоренсвилль — это в часе езды от Лондона, в устье Темзы — и встретиться с одной женщиной…

— С англичанкой? — осведомилась я.

— Нет, с русской. Её зовут — запишите! -— Зоя Иннокентьевна Зимина. Коренная москвичка восьмидесяти лет. Живёт в Англии шесть лет — с девяносто четвёртого года.

— Чем она нам интересна?

Вениамин Петрович помолчал.

— Да как вам сказать… Женщина как женщина… Ну прожила всю жизнь в Москве; ну уехала к сыну, крупному бизнесмену, в Англию; ну занимается в Британии благотворительностью… Но поверьте моему нюху журналиста с сорокалетним стажем! — там, в биографии этой исключительно интеллигентной старушки, таится что-то необычное, что-то из ряда вон выходящее.

— А она на самом деле «исключительно интеллигентная»?

— О да! Московский университет, философский факультет; долголетняя профессура в нескольких институтах; свободно владеет четырьмя языками; опубликовала более двадцати научных статей; прекрасно играет на фортепьяно; рисует маслом и акварелью… Как вы считаете? — этого достаточно для определения «исключительно интеллигентная»?

— Да, пожалуй.

— И вот эта вполне обеспеченная женщина, вместо того, чтобы спокойно доживать свой век, стоит с колокольчиком на улицах Лоренсвилля и соседних городков, одетая в красный фирменный костюм «Армии Спасения», и призывает прохожих пожертвовать пару шиллингов в помощь беднякам. Вы знаете, Людочка, что такое «Армия Спасения»?

— Мне кажется, я встречала это словосочетание у Ремарка.

Из моего мобильника послышался смешок дяди Вени.

— Для спортивного репортёра, — сказал он, — вы удивительно начитаны.

— Вениамин Петрович, не ехидничайте! — парировала я. — Я тоже окончила Московский университет, хоть и не играю на фортепьяно.

Вениамин Петрович рахохотался.

— В общем, отправляйтесь в Лоренсвилль и отыщите офис «Армии Спасения». Между прочим, у этого офиса очень необычное название.

— Какое?

— «Славянский базар»…

2

… — Зоя Иннокентьевна, что это за странное название у вашего офиса — «Славянский базар»?

Моя собеседница улыбнулась и погрозила мне пальцем.

— А вы что, Людочка, — промолвила она, — не знаете такое исконно русское словосочетание? Помните -— у Чехова в «Даме с собачкой»?

Она прикрыла глаза и стала цитировать с таким наслаждением, с каким произносят чеховские строки только истинные интеллигенты:

«… И Анна Сергеевна стала приезжать к нему в Москву. Раз в два-три месяца она уезжала из С. и говорила мужу, что едет посоветоваться с профессором насчёт своей женской болезни, — и муж верил и не верил. Приехав в Москву, она останавливалась в «Славянском базаре» и тотчас же посылала к Гурову человека в красной шапке. Гуров ходил к ней, и никто в Москве не знал об этом…»

— Боже мой, Зоя Иннокентьевна! — воскликнула я. — Как вы можете помнить наизусть целые куски из классики?

— Я могу вам процитировать и не такие куски!.. А десятки страниц из Лескова! — не хотите ли?.. А почти всю «Золотую розу» Паустовского!.. А бессчётные стихотворения Роберта Фроста по-английски!.. Не провоцируйте меня, Людочка, а то мы с вами никогда не доберёмся до сути того, что вы хотите выжать из меня для вашей газеты.

Я налила вина в бокал и сказала:

— Конечно, я знаю название «Славянский базар». В Москве, где-то на Ордынке или на Никольской, существует гостиница с таким названием. Но одно дело, согласитесь, — отель в Москве, а другое — офис «Армии Спасения» в Англии. Верно?

Мы сидели с Зоей Иннокентьевной в португальском ресторанчике на главной улице Лоренсвилля. Пока хозяин этого крошечного заведения собственноручно готовил «для уважаемой миссис Зиминой» так называемые pastéis de bacalhau (то есть «рыбные пирожные», а проще — хрустящие вкуснейшие котлетки из рубленой трески), -— мы отхлёбывали сухое вино и потихоньку подбирались к цели моего визита: что такого необычного заподозрил «дядя Веня» в биографии этой удивительно моложавой голубоглазой женщины восьмидесяти лет?

— Почему «Славянский базар»? — задумчиво произнесла Зоя Иннокентьевна. — Да потому что в этих местах за последнее десятилетие, после развала Советского Союза, поселилась масса выходцев из славянских земель — русских, украинцев, поляков, сербов… Молодым пробивать тут дорогу ох как нелегко, а что уж говорить о стариках? Вот мы в «Армии Спасения» и стараемся им помочь. Английское правительство, надо отдать ему должное, отсчитывает каждому пожилому иммигранту денежное пособие, но этого пособия хватает в обрез. А мы подкидываем «нашим славянам» то десяток фунтов стерлингов, то дешёвую мебелишку, то продовольственные пакеты…

— Но вам, Зоя Иннокентьевна, — сказала я, осторожно подбирая слова, — ведь немало лет. Я понимаю, что вам их жалко, этих несчастных неустроенных стариков, очутившихся на склоне лет в чужой стране, с чужим языком и чужими обычаями. Но у меня создалось такое впечатление, что вами движет нечто большее, чем простая жалость…

Моя собеседница поджала губы, подпёрла подбородок обеими руками и сидела так с минуту, задумчиво глядя в окно.

— Вы правы, — промолвила она наконец. — Мною на самом деле движет нечто большее… Я искупаю вину.

Она опять замолчала.

Но тут официантка принесла нам наши «рыбные пирожные», и мы занялись едой, оказавшейся, как и было нам обещано, просто вкуснятиной.

Я ела и посматривала, как Зоя Иннокентьевна с видимым наслаждением поглощает кусочки котлеток, запивая их охлаждённым чаем и как будто совершенно позабыв, что минуту тому назад она призналась мне в искуплении вины.

Какой вины? Чьей вины?

Я решила подобраться к этому вопросу с другой стороны.

— Зоя Иннокентьевна, — сказала я, — а как вы очутились здесь, в Англии?

Она вытерла губы, аккуратно сложила салфетку и посмотрела мне прямо в глаза.

— Я совершила преступление, — тихо произнесла она. — И сбежала от наказания…

* * *

Мы медленно брели по бульвару, тянущемуся вдоль обширного пляжа, где полноводная Темза вливается в море, отступающее в отливе почти до самого горизонта.

— Какое преступление? — недоумённо спросила я. — Вы совершили преступление!? Немыслимо! И что это за наказание, от которого вы сбежали?

— Людочка, давайте присядем, — предложила Зоя Иннокентьевна.

Мы сели на скамью и минуту-две смотрели на морской отлив.

— Пожалуй, я расскажу вам, — промолвила она. — На всём белом свете только один человек, кроме меня, знает эту невесёлую историю в подробностях. Вы будете вторым человеком…

— … Мой муж, Евгений Кириллович Зимин, был старше меня на двадцать лет. Я увидела его впервые на встрече студентов МГУ с группой советских писателей в 1940 году. Я была студенткой третьего курса, а он, видный красивый мужчина сорока лет, был уже достаточно известным автором рассказов, повестей и радиопьес детективного жанра. Ну что-то вроде Льва Шейнина. Помните, Людочка, знаменитые шейнинские «Динары с дырками»? Вот такого рода занятные и популярные рассказы и выходили из-под пера писателя Евгения Зимина.

А я была двадцатилетней студенткой, секретарём факультетского комитета комсомола, родом из провинциальной украинской Каховки. Вы, Людочка, наверное, слыхали эту знаменитую песню из довоенного кинофильма «Три товарища»:

«Гремела атака, и пули звенели,
И ровно строчил пулемет…
И девушка наша в походной шинели
Горящей Каховкой идет…»

Не было у меня «походной шинели» и не ходила я в атаку, но было у меня горячее комсомольское сердце и вера, что мы живём в самой справедливой стране на свете и строим самое прекрасное общество в мировой истории.

На встрече с писателями я задала Зимину несколько каверзных вопросов, вызвавших оживление и даже сочувственный смех у аудитории. Он отвечал умно и даже остроумно — и явно отметил меня. После встречи были танцы и вечер художественной самодеятельности. Он пригласил меня на один вальс, потом на другой, мы разговорились, и меня, помню, потрясла мысль, что я на равных беседую «с самим Евгением Зиминым».

И далее наша дружба, как и следовало ожидать, быстро переросла в любовь, взаимные признания и его предложение о женитьбе.

Он был в разводе с женой, живущей с сыном в Свердловске. Мы сыграли свадьбу, и я переехала в его отличную квартиру на Кутузовском проспекте — в дом, где жили партийные чиновники, работники Народных Комиссариатов и высокие чины Красной Армии.

Он и был в высоких чинах. Он был полковником, Евгений Кириллович Зимин, -— полковником НКВД и одновременно известным писателем. Казалось бы, странный симбиоз чекиста и художника! — вы не находите? А впрочем, что тут необычного? Чехов был доктором, Лермонтов и Куприн — офицерами, Солженицын — математиком, Гаршин — недоучившимся инженером, Франсуа Вийон — чуть ли не профессиональным преступником… Да тот же Лев Шейнин совмещал должность главного следователя Прокуратуры СССР с писательскими поползновениями! Люди берутся за перо по разным причинам. Мой муж писал потому, что знал подноготную советской юриспруденциии до мелочей и был истинным — свято верующим! — коммунистом.

Он работал в штаб-квартире НКВД и был, по его выражению, «бумажным полковником». «Я, Зоинька, писатель и как таковой люблю перо и бумагу», — говорил он со смехом. — «Начальство знает это и самую ответственную канцелярскую работу поручает именно мне».

Я любила мужа — да-да, я страстно любила его! — и как умного, начитанного, интеллигентного человека, и как мужчину, знающего, что нужно женщине в любви. И в нашей всепоглощающей страсти мы родили сына и воспитали его честным и трудолюбивым мальчиком.

— Зоя Иннокентьевна, — сказала я, поражённая прочувствованным признанием в любви, произнесённым восьмидесятилетней женщиной, — я вижу, ваш муж был явно незаурядным человеком. Но скажите -— были у него какие-нибудь видимые недостатки?

Она усмехнулась.

— Видимые? — переспросила она. — У моего мужа были и видимые, и, к сожалению, невидимые недостатки… О невидимых мы поговорим позже, а вот видимым недостатком он страдал только одним, а именно, — он иногда пил. Не часто, раз в два-три месяца, когда у него были ночные дежурства в главном здании НКВД на площади Дзержинского. Он приезжал с дежурства под утро, и от него всегда несло водочным перегаром и ещё каким-то неопределённым кисловатым запахом. «Это запах закусок из нашей столовой, — говорил он в ответ на мои жалобы. — Нам, Зоинька, на дежурстве делать нечего, а спать запрещено — вот мы и пьём. И закусываем чем бог послал. Сейчас пойду приму душ — и все запахи исчезнут.»

— У вас был, наверное, обширный круг друзей? — продолжала я своё интервью.

— Нашими друзьями были, в основном, мои сотрудники по институту. Я ведь, Людочка, всю свою жизнь проработала на кафедрах политэкономии и марксизма-ленинизма. Сотрудников мужа я почти не знала. Только раз или два я видела их на каких-то банкетах в «Национале», посвящённых годовщинам НКВД…

— Вот так и прожили мы с Евгением до семьдесят шестого года, — сказала Зоя Иннокентьевна. — Он продолжал писать и печататься и даже стал членом Союза писателей. Никакие потрясения послесталинской эпохи — ни секретный доклад Хрущёва о культе личности Сталина, ни кошмарные подробности «московских процессов» и бессудных расстрелов, ни чтение подпольного экземпляра солженицынского «Архипелага ГУЛАГ» не могли поколебать нашей твёрдой уверенности, что Советский Союз — это светоч и путеводная звезда человечества.

Когда я, прочитав «Архипелаг ГУЛАГ», стала выражать своё возмущение беззаконием в сталинские времена, он усадил меня на диван, взял мои руки в свои ладони и сказал: «Зоинька, запомни: “Архипелаг ГУЛАГ” — это талантливо написанная клевета и ложь. Никаких беззаконий у нас не было. Помнишь, что говорил Дзержинский о холодной голове, горячем сердце и чистых руках чекиста? На нашем знамени, Зоя, нет ни единого пятнышка! Ни единого!»

И я верила! А как могла бы я не верить!? Я, бывшая комсомолка из легендарной Каховки и член КПСС с партбилетом, лежащем на сердце! Ведь это значило б, что я перечёркиваю всю свою жизнь, все свои годы, отданные воспитанию молодёжи в духе учения Маркса и Ленина-Сталина.

Я свято верила! -— и не могу простить себе этого…

3

В эту ночь я не могла заснуть.

Я ворочалась на гостиничной кровати, сожалея почти до слёз, что не захватила с собой снотворных таблеток. В моей ломящейся от боли голове крутилась исповедь Зои Иннокентьевны. Исповедь, в которой одно кошмарное признание сменялось другим, ещё более чудовищным. В бессонном полузабытье я слышала её тихий голос:

— В пятидесятые годы, в хрущёвские времена, мужа отправили на пенсию, оставив ему нашу прекрасную квартиру, отличную дачу и машину. А двадцать лет спустя, в 1976 году, он умер от разрыва сердца. Мне в это время было пятьдесят шесть лет...

И в течение последующих восемнадцати лет я вела приятный размеренный образ жизни, с наслаждением работая в институте, общаясь с умными, тактичными, интеллигентными друзьями, отдыхая летом в Сочи и Ялте, а зимой пропадая на прекрасных концертах в консерватории.

Мой сын, крупный инженер-химик, директор фармацевтического завода, жил с семьёй в Ленинграде и часто навещал меня, принося мне радость от гордого сознания, что у меня вырос талантливый и преуспевающий сын.

… Моя спокойная и достойная жизнь внезапно прервалась — разорвалась, точно бомба! -— 22-го августа 1994 года, в тот день, когда мне исполнилось семьдесят четыре года.

Я встала утром, вынула из почтового ящика газеты, сварила кофе и поджарила тосты. Села за стол, придвинула к себе кофейную чашку и раскрыла газету. Четверть первой страницы занимала фотография человека лет пятидесяти в генеральской форме, увешанной орденами.

Это был портрет покойного Василия Михайловича Блохина, главного палача ныне сгинувшего НКВД.

Со дня распада Советского Союза уже прошло три года, и за это время зловещее имя Василия Блохина стало известным всем и каждому. Газеты и журналы спешили сообщить читателям жуткие документальные подробности его ежедневной «деятельности».

Писали, что с 1924-го по 1953 год он собственноручно убил от десяти до пятнадцати тысяч человек;

… что он занимает первое место в книге рекордов Гиннесса как мировой рекордсмен по количетву казней, совершённых лично;

… что для его команды убийц где-то в подвалах Лубянки была оборудована просторная расстрельная камера, которую он со смехом называл “ленинским уголком”;

… что он лично расстреливал иногда в ночь до двухсот человек, убивая одного за другим с интервалом в три минуты;

… что для ночного сеанса расстрелов он надевал костюм палача, предохранявший его от брызг крови и мозга: длинный кожаный фартук, кожаную кепку и длинные, до локтей, кожаные перчатки. Два солдата НКВД держали приговорённого за руки, а Блохин, приставив пистолет к его затылку, нажатием курка разносил череп несчастного в куски…

Но не портрет мясника Блохина занимал меня сейчас, а статья, напечатанная под его снимком. Она называлась «ПОДРУЧНЫЕ ПАЛАЧА» и сопровождалась портретами трёх его помощников-убийц, о палаческой деятельности которых до последнего времени не было известно ничего.

С первого снимка на меня смотрел мой муж, Евгений Кириллович Зимин.

В статье писалось, что на его счету числятся не менее ста пятидесяти казней, совершённых им лично…

Я сидела неподвижно, точно в трансе, не в состоянии оторвать глаз от его лица. Я помнила это лицо, напряжённо хмурившееся над книгой… смеющееся на концерте Аркадия Райкина… задумавшееся над шахматной партией… выражающее наслаждение симфоническим концертом…

Какое же выражение было на его лице, когда он приставлял дуло пистолета к затылку очередной жертвы!?

Обхватив обеими ладонями тонкий фарфор кофейной чашки, я судорожным нажатием пальцев сокрушила её и не почувствовала, как кровь полилась из моих кистей. Меня внезапно охватил удушающий спазм — нет, не спазм это был, а судорога, корча, конвульсия! Я рванулась в туалет, и меня вырвало прямо на туалетный пол.

Я сидела, обессиленная, в луже рвоты, прислонясь к стене. Кровь из моих рук стекала на пол. Я поднесла руку к лицу и почувствовала запах крови. И вдруг страшное, ужасное, кошмарное воспоминание пронзило мой мозг! Вот он! — этот запах! Тот самый непонятный кисловатый запах, который исходил от Евгения всякий раз, когда он возвращался домой под утро с дежурства на Лубянке!

Это был запах человеческой крови…

… Не помню, как я добралась до кровати, как я упала на постель и забылась в полудрёме. И в тумане моего забытья передо мной вдруг всплыл радостный осенний вечер 62-года, когда в Москве гастролировала L’Opera di Napoli (“Опера Неаполя”).

Гвоздём их гастролей была постановка оперы Гаэтано Донницетти «Мария Стюарт». Как и положено в современных постановках, режиссёр не удовлетворился оригинальным содержанием оперы, а добавил туда кое-что ещё. И этим «кое-чем» была сцена казни шотландской королевы, сорокачетырёхлетней Марии Стюарт.

В моём полусне я ясно вижу, как мы с Евгением сидим в ложе, почти нависающей над сценической площадкой.

Раздвинулся занавес, и зрителям открылась городская площадь, заполненная толпой. Мария Стюарт стоит на коленях, и Палач сдёргивает парик с её головы. Гремит зловещая музыка. Палач вздымает свой меч над плахой, готовясь отрубить королеве голову. Он поворачивается к зрителям, и я в ужасе вижу, что это не Палач, что это мой Евгений, облачённый в страшный костюм Василия Блохина -— длинный кожаный фартук, кожаная кепка и длинные, до локтей, кожаные перчатки, с которых стекает яркокрасная кровь. И в руке у него не меч, а пистолет.

Раздался выстрел… и я проснулась, вся мокрая от пота, с лицом, залитым слезами…

… Я лежала на кровати, которая была нашим супружеским ложем в течение нескольких десятилетий. Захлёбываясь в слезах, я вспоминала, как он, отдохнув от ночного дежурства на Лубянке, в следующую ночь раздевал меня, ложился рядом со мной и начинал очередной сеанс любви. Он был очень сильным мужчиной; ему нужен был секс едва ли не каждую ночь, и он всегда был для меня желанным партнёром. Но сейчас, когда я уже знала, что он возвращался домой после кровавых казней! -— сама мысль, что он зачинал во мне новую жизнь после того, как отнял жизнь у пяти… семи… десяти человек, — наполняла меня непередаваемым гневом и отвращением!

Я ненавидела его, и я ненавидела себя…

… Наутро я вышла из подъезда моего дома, подозвала такси и поехала на Ваганьковское кладбище. Перед входными воротами я купила букет роз, вошла на кладбище и остановилась у памятника Владимиру Высоцкому. Я всегда кладу цветы на его могилу, когда судьба заносит меня в это царство мёртвых. Положила букет на цветочный холм у подножья памятника, постояла с минуту у могилы великого поэта России и пошла по аллее в глубину кладбища.

Метров через пятьдесят я замедлила шаг у бронзовой ограды, за которой возвышался памятник, ради которого я и предприняла это путешествие. Я открыла калитку и присела на скамеечку перед постаментом.

Он возвышался надо мной -— грозный, знакомый, отвратительный, ненавистный памятник Евгению Зимину, моему мужу-извергу! Я смотрела на него и чувствовала, что сердце моё вот-вот разорвётся от переполняющей его ненависти.

Я встала и вынула из хозяйственной сумки тяжёлый молоток. Я перехватила его поудобнее двумя руками и подошла к памятнику. Размахнулась и ударила молотком по бронзовому лицу. Я колотила и колотила без устали, я била его по плечам, груди, по орденам, по погонам и снова по лицу… И опять по лицу! К счастью, памятник был не монолитным, а полым — и мне удалось проломить ненавистное мне изображение в нескольких местах.

Я услышала чьи-то крики позади себя, но остановиться я не могла. Меня схватили за руки, оттащили от изуродованного памятника и усадили на скамейку. Кто-то поднёс к моим губам бутылку с водой; кто-то звал милицию; мне что-то говорили, но я не слышала ничего…

…— Я знала, что мне надо — абсолютно необходимо! -— сбежать от наказания. Нет-нет, я говорю не о наказании за мой бешеный поступок на кладбище. Не от повестки в суд за хулиганство я должна была бежать, а от невыносимого наказания жить в одном городе с памятниками палачам, -— позорными памятниками, рассеянными по кладбищам Москвы…

Несколько секунд Зоя Иннокентьевна молчала, а затем взяла меня за руку и с силой произнесла:

— В «Архипелаге ГУЛАГ» есть такие воистину святые слова: «Когда-нибудь наши потомки назовут несколько наших поколений — поколениями слюнтяев: сперва мы покорно позволяли избивать нас миллионами, потом мы заботно холили убийц в их благополучной старости… В ХХ веке нельзя же десятилетиями не различать, что такое подсудное зверство и что такое «старое», которое «не надо ворошить»!

— Когда я прочитала в газетах, что мэрия Москвы собирается восстановить памятник палачу Зимину, я позвонила сыну в Англию и через неделю в слезах покинула родину…

* * *

— Знаете, Люда, — промолвила Зоя Инокентьевна, — есть у Высоцкого такое малоизвестное предсмертное стихотворение:

«Спасибо, друг, что посетил
Последний мой приют.
Постой один среди могил,
Почувствуй бег минут.

Ты помнишь, как я петь любил,
Как распирало грудь.
Теперь ни голоса ни сил,
Чтоб губы разомкнуть.»

Зоя Иннокентьевна произнесла со вздохом:

— И вот теперь я, у которой «распирало грудь» от невыносимого груза воспоминаний, «разомкнула, наконец, губы» и выложила вам, Люда, эту печальную историю целиком… Можете печатать её в вашей газете.

— Зоя Иннокентьевна, а почему вы не поменяли фамилию?

— Люда, дорогая, поймите: поменять забрызганную кровью и грязью фамилию — это самый лёгкий способ снять с себя ответственность. Нет, я должна носить эту фамилию как крест, как тягостный груз, как признание своей вины… Сын Мартина Бормана, ближайшего соратника Гитлера, не меняя своей кровавой фамилии, был после войны священником среди африканских племён в Конго. Искупал вину своего отца…. Кстати, мой ни в чём не повинный сын свою фамилию поменял…

4

Вечером следующего дня я постучалась в дверь коттеджа, который Зоя Иннокентьевна делила со своим другом, немцем по имени Генрих.

— Он совершенно великолепный человек, — говорила мне Зоя Иннокентьевна накануне, когда мы брели по набережной после её страшной исповеди. — Он-то и есть тот единственный человек, который знает в деталях печальную историю, что я вам рассказала. Вот кто по справедливости должен был быть моим мужем! Он тоже, как и я, пытается искупить вину, работая в «Армии Спасения».

— Какую вину? Чью вину?

— Неискупаемую вину его старшего брата. Пока Генрих воевал на Западном фронте, его брат на Восточном возглавлял подразделение СС, умерщвлявшее евреев в газовых душегубках. Никто не знает, сколько человек он убил, но счёт, конечно, шёл на тысячи.

* * *

… Мы сидели за столом, и Генрих, высокий худощавый старик восьмидесяти двух лет, с такими же голубыми глазами, как у Зои Иннокентьевны, говорил мне по-английски:

— Мы с Зоей живём душа в душу…

Зоя Иннокентьевна перебила со смехом:

— Генрих, мужчина и женщина должны жить не только «душа в душу», но и «тело в тело»!

Генрих беспомощно развёл руками, и мы расхохотались.

А потом мы встали, и началось наше прощание. Я со слезами на глазах обняла Зою Иннокентьевну, пожала костлявую руку Генриха и уже приоткрыла дверь, как вдруг Генрих сказал:

— А знаете, Люда, мы с Зоей раз в неделю устраиваем интимный концерт. Поём песни. По чётным дням — немецкие, а по нечётным — русские. Зоинька, какое сегодня число?

— Двадцать первое, — произнесла, улыбаясь, Зоя Иннокентьевна. — И, значит, мы сегодня споём мою комсомольскую «Каховку»…

* * *

За окнами автобуса мелькали такие же уютные английские коттеджи, как и тот, что я покинула полчаса тому назад. Я смотрела на них, но предо мной стояла совсем иная картина.

Вот Зоя Иннокентьевна и Генрих кончили ужинать и убрали посуду со стола. Сдвинули два стула, положили на плечи друг другу худые руки, покрытые старческими пятнами, и начали петь дрожащими надтреснутыми голосами:

«Ты помнишь, товарищ, как вместе сражались,
Как нас обнимала гроза?
Тогда нам обоим сквозь дым улыбались
Её голубые глаза…

Так вспомним же юность свою боевую,
Так выпьем за наши дела,
За нашу страну, за Каховку родную,
Где девушка наша жила…»

Авторское послесловие:

Среди действующих лиц этого невесёлого повествования есть один вполне реальный персонаж, памятник которому и поныне возвышается на Донском кладбище Москвы. Этот персонаж — генерал Василий Блохин, палач-рекордсмен ушедшего в небытие НКВД.

И не нашлось пока Зои Иннокентьевны, которая разрушила бы памятник этому чудовищу в человеческом облике.

___
*) Новая авторская редакция.

40 комментариев для “Александр Левковский: Интеллигентная Зоя Иннокентьевна

  1. Конечно в талантливом рассказе есть неокорые шероховатости и моменты пеправдоподобности. Но в целом добротный и поучительный раассказ. Не для продвинутой интеллигенции нашеговремени. сейчас Россяи наполнена массой людей воспитанных советской властью и обожающей Сталина и страстно тоскующей по нелюди.Что характерно, образование в этом роли не играет. Этот феномен присущ бывшим советским умственным паралитикам. Когда-то один иструктор инженер-майор в армии. врезал курсанту, зачявив , что образование ума не даёт. Он прав. Я убеждался и удивлялся этому многократно.
    Этаинтеллигентная Зоя Иннокентьева хорошо пригрелась у такого мужа , ка полковник НКВД Зимин. Что бытиё определяет сознан ие. мы давно знаем. Советская власть и коммунисты покупали лояльность част населения Импреии многими благами и требовала за это всего лищь полной слепоты и фанатиченой уверенности хотя бы для окружающих в их абсолютной преданности . Эта преданнгость обеспечивалась непрекращающимс конвейером репрессий и уничтожением не только сомневающихся, но и н и в чём не виновных. Так вырабатывался собачий инстинкт преданности хозяину.
    До сих пор пороажаюсь глупосьти, ораниченности и конечно подлости наших быших сограждан. их никто никогда не изменит.
    Честных и принципиальных граждан, думающих и мужественных, власть давно перемолола. Остались в разной степени приспособленцы и негодяи и просто амёбы.
    Всё таки рассказ создан на реальном материале, судьбе Генерала НКВД Блохина, жившем действовавшей в преступной Сталинской Империи коммунистичесаких негодяев. Нынешняя властьв Росссии опирается на них и использует их инстинкты.

  2. Получил сегодня ссылку на рассказ. Прочитал с удовольствием, и сразу вспомнил весьма созвучный папин рассказ «РАСПЛАТА» из книги «НЕВЫДУМАННЫЕ РАССКАЗЫ О НЕВЕРОЯТНОМ» — см. например https://www.litmir.me/br/?b=96873&p=10

  3. Уважаемый Vitakh:

    Напечатайте, пожалуйста, на Google фразу «Высоцкий спасибо друг, что посетил», и Вы получите около полумиллиона ответов. Я просмотрел наугад не меньше тридцати — и в них мнения разделились почти поровну: одни считают, что автор — Высоцкий, другие доказывают, что автором является другое лицо (называют, например, Фёдорова и других). Не знаю, кому верить. Я сам всегда думал, базируясь на стиле стихотворения, что автор — Владимир Семёнович. Возможно, я ошибался. Впрочем, для целостности рассказа это особого значения не имеет. Я думаю, что не стОит называть это стихотворение «подделкой».

    Спасибо за комментарий.

    1. Уважаемый Александр, я ни коей мере не упрекаю «Зою Инокентьевну» за её мнение. Просто в мире «высоцковедов» неавторство Высоцкого в данном случае считается установленным. Автор, видимо, действительно, Юрий Фёдоров, которого Вы упомянули, и вот разбор на одном из форумов «высоцковедов»: http://vysotsky.ws/index.php?showtopic=663 Согласен: термин «подделка» — не обоснован (отзываю его), но никак не разделяю Ваше мнение о стиле Высоцкого в данном стихотворении (однако, это далеко от темы статьи, поэтому не хочу углубляться). Всего доброго!

  4. Зоя Инокентьевна ошибалась, что «есть у Высоцкого такое малоизвестное предсмертное стихотворение: «Спасибо, друг, что посетил…»». Известно, что это подделка.

  5. Григорию:

    Дорогой Григорий, я с большим волнением прочитал Ваш комментарий. В моём литературном опыте Ваш отзыв на мой рассказ — один из самых ярких примеров того, как вымышленный автором сюжет вдруг оживает и перекликается с реальными событиями. Страшная история вдовы Николая Щорса, оказавшейся извергом-палачом, — это во многом история Евгения Зимина, такого же палача из моего рассказа. А «мир, рухнувший» (по Вашим словам), когда Вы узнали о её палачестве, — это буквально повторение того ужасного прозрения, которое обрушилось на мою Зою Иннокентьевну, когда она прочитала о своём муже-убийце!

    Но заметьте, что в бурной дискуссии, развернувшейся по этому рассказу, наряду с читателями, безоговорочно отстаивающими полную правдоподобность сюжета, нашлись и читатели, сомневающиеся в реальности описываемых событий. (Есть даже один «высоколобый интеллигент», заявивший, что этот рассказ — «…мелодрама для глубокой провинции». А оказывается, моя «мелодрама» удивительным образом перекликается с реальной историей, поведанной Вами!

    Огромное спасибо Вам!

  6. Уважаемый Александр,
    Так уж получилось, что определённые эмоции из Вашего прекрасного рассказа мне знакомы.
    Когда я был подростком в конце 60-х, мои бабушка с дедушкой почти каждый год снимали дачу в Малаховке, под Москвой.
    По соседству в роскошной даче-вилле на большом участке обычно проводила лето жена героя гражданской войны Николая Щорса — Фрума Ефимовна (Хаймовна) Щорс (Хайкина). Она была полной тёзкой моей любимой бабушки, Фрумы Хаймовны, которая не без удовольствия захаживала к «Щорсихе», как бабушка её называла, в гости.
    Начал бывать у «Щорсихи» и я, у нас установились своеобразные дружеские отношения — пятнадцатилетнего подростка с пожилой женщиной, окружённой (для меня) романтическим ореолом Гражданской войны, в которой она участвовала с героем-мужем («Комиссары в пыльных шлемах…»).
    Бывал я у Фрумы Ефимовны и в «Доме правительства» (Театра Эстрады) у Большого Каменного моста, где у неё была квартира, и где я увидел, в первый и в последний раз в жизни, что такое «правительственный паёк»…
    И вот, уже живя много лет в Израиле, работая в хай-теке, наткнулся на статью в не так давно (на то время) появившейся Википедии — https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A0%D0%BE%D1%81%D1%82%D0%BE%D0%B2%D0%B0,_%D0%A4%D1%80%D1%83%D0%BC%D0%B0_%D0%95%D1%84%D0%B8%D0%BC%D0%BE%D0%B2%D0%BD%D0%B0
    В которой со слов знаменитой Тэффи написано:
    «Она (Фрума Шорс) здесь всё. Сумасшедшая — как говорится, ненормальная собака. Зверъ, — выговорил он с ужасом и с твёрдым знаком на конце. — Все её слушаются. Она сама обыскивает, сама судит, сама расстреливает: сидит на крылечке, тут судит, тут и расстреливает.»
    Мир, что называется, для меня обрушился: ещё красивая, умная пожилая женщина, которой она осталась в моих воспоминаниях, ослепительная красавица в молодости (она показывала мне свои фотографии того времени, с деревянной кобурой на боку) — эта красавица оказалась палачом-убийцей, возможно имевшей счёт казнённых побольше героя Вашего рассказа !
    Вот так … Я, конечно, не Зоя Иннокентьевна, но какая-то часть описанных Вами эмоций мне понятны из личного опыта …

  7. Дорогая Рина, спасибо за комментарий. Этот рассказ дался мне очень тяжело — я писал его два месяца, волновался, переживал… Прочитайте многочисленные комментарии к рассказу — как часто бывает, комментаторы увидели в рассказе многое, что я, автор, не увидел.

    Ещё раз — благодарю!

  8. В рассказе — страшная история страны. Папу вызывали в НКВД по делу о «космополитах» (1949) — наша фамилия показалась странной. Маму (врача) вызывали по «делу врачей» (1952). Дома она с недоверием повторяла: «Проф. Вовси — вредитель?» Мы с братом были маленькими, чтобы что-то понять. А гораздо позже, уже в Израиле, т.е. издалека, мы ещё отчётливей увидели, насколько в бесчеловечном обществе мы жили.
    Поднять тяжелейшую тему в коротком рассказе — это и ответственность перед историей, и глубина души, и просто талант. Александр, честь и хвала Вам!

  9. В дополнение к упомянутым методам зверств и произвола карателей см.
    [Поиск по домену bessmertnybarak.ru] https://bessmertnybarak.ru/Lotar-Shevchenko_Vera_/
    «Жизнь, в которой есть Бах, благословенна». О Вере Лотар-Шевченко
    Другой случай произошел уже в Новосибирске. Уже пожилая Вера Лотар
    [Поиск по домену izbrannoe.com] izbrannoe.com/news/lyudi/zhizn-v-kotoroy-est-bakh-blago…

  10. Актуальный по теме, интересный по стилю изложения с интригующим характером развития сюжета рассказ привлекает внимание читателей.Идея живучести зла во множестве его разнообразных проявлениях отражена автором вполне убедительно. Но художественный образ героини не воспринимается реалистичным. Интеллектуалу, коей она представлена, вряд -ли могли быть свойственны столь твердая убежденность в незыблемости единственно верного марксистко-ленинского учения и проявление фанатичной веры в непогрешимость Сталина. В сильно преувеличенном эмоциональном характере проявлении ее запоздалого прозрения . равно как и в благостном умиротворении от покаяния совместно со случайно обретенным немецким другом и единомышленником, воспринимаются далекими от возможной реальности. Если что-то и случается близкое к этому в действительности. то это не является типичным. а скорее редким исключением. Но для занимательности сюжета рассказа такой художественный вымысел вполне приемлем.
    В той же мере воспринимаются сильно преувеличенными садистские наклонности высоко поставленных чинов карательной системы, в том числе и мужа героини.Это может сработать в пользу современных сталинистов. В противоположность этому упоминание о бережном хранении памяти современными совками своих прославленных в злодеяниях против собственного народа предков. вполне уместно.
    В целом рассказ добротный. Спасибо, уважаемый Александр.

    1. Ольга Берггольц, русская Поэтесса, дважды прошла сталинские застенки. Первый раз — за мужа, Бориса Корнилова, с которым давно развелась, но тем не менее обвинили её в связях с «троцкистом». Второй раз села уже не за «связь», а как «активная участница антисоветского подполья». В тюрьме из неё побоями окончательно выбили материнство. (дочери — младшая Майя, умирает в 1933 году, старшая — Ирина, дочь Ольги и Бориса Корнилова умрет в 1936 году)
      Первое, что делает Ольга Берггольц после освобождения, она в первый же день бежит восстанавливаться в Партии.
      Была Глубоко оскорблена, когда её стихотворение о Сталине(написано после всех отсидок!) сочли «недостаточно ярко отражён образ товарища Сталина»…
      Это — не вымысел, это — из жизни….

      1. Yakov Kaunator
        9 ноября 2018 at 23:00
        Первое, что делает Ольга Берггольц после освобождения, она в первый же день бежит восстанавливаться в Партии.

        Это типичный феномен проявления тоталитарной власти большевиков.Они, каратели, добились своей иезуитской цели-сломили волю и искорежили нормальную человеческую психику склонной к свободомыслию поэтессы.

  11. Рассказ напомнил мне ЛЕДИ Л моего любимого Ромена Гари !!!!

  12. Инна Б. — Странно все это. Женщина с таким образованием, со знанием четырех языков, с художественным и музыкальным вкусом и вдруг оказалась такая «темная». А прозрение наступило аж под старость и то по »счастливой» случайности.
    ::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
    Рассказ, пожалуй, странноватый. Как будто сшит грамотно, но нитки швов не той фактуры, — яснее не получается у меня. Как и у автора с “Каховкой”, отползает песня в сторону, не вписывается в текст. А прозрение – такая штука, не для всех. Непрозревших – тьмы и тьмы, прОцентов 85-86 населения в одной, отдельно взятой стране. Не считая Израиля, где “прозревшие” отмывают свои тугрики, нажитые непонятными трудами.
    Может, и алт-шуллерскими тоже, как упоминается в комментарии Игоря Ю.
    До Шаламовской вершины уважаемому автору (и А.И. Солженицыну) дальше, чем от Троицкого моста до моста Ватерлоо, imho.

    1. Мне определённо нравится полемика по рассказу Александра Левиковского. Рассказ интересен уже потому, что вызвал неоднозначное отношение к себе. И отклики — то объединяющие друг друга в своём отношении к автору и его рассказу, то разъединяющиеся…
      Своё отношение я уже высказал. Поставлю теперь точку в своём понимании рассказа.
      Есть у меня миниатюрка в несколько предложений:
      » «Колымские рассказы» Варлама Шаламова читаю часто. Очень современны и поучительны, хотя и написаны более 60 лет назад. Зона, она как была зоной тогда, так она зоной и осталась. И вот читаю, как в этой зоне интеллигент образованный, при нескольких языках… Но — при «пахане». И быстро в «маньку» превращается. Это я о Лаврове, о МИДе РФ.»
      Нам повезло. Повезло тем, что ни прежде, ни нынче не живём в «зоне», которую представлял собой сталинский СССР и путинская Россия.
      В допутинскую эпоху Лавров представлял собой интеллектуала, вероятно, уважаемого в кругу иностранных коллег дипломата. В путинской эпохе он представляет собой того, кого и представляет из себя в Зоне бывший интеллектуал. Помните, у Достоевского: » «Кто я? Человек или тварь дрожащая?! » — восклицал Родион Раскольников. Шаламов доказал буквально документально — «тварь дрожащая».
      Зимин оказался в обстоятельствах, в которых тебе предлагаются определённые правила игры. Он их принял. Он ничем не отличается от нас с вами… В «Колымских рассказах» при всём их ужасе смысл один: «Неча на зеркало пенять, коли рожа крива…» В героях Шаламова мы увидели себя и ужаснулись. И рассказ Александра — об этом же…

      1. Шаламов огромная личность по мастерству обличительного пафоса преступного сталинского режима, на основании лично пережитого и увиденного. Его взгляд на проблему шире Солженицинского. Но их вместе значительно превосходит Ю. Марголин . в своих воспоминаниях ада ГУЛАГА: ДОРОГА В СТРАНУ ЗЕ-КА.

  13. С точки зрения стиля написано хорошо
    Но психологически не оправдано.
    А рассказ ведь в духе реализма.
    Сюжет с немцем замаливающим в Англии грехи своего брата эссосовца вобще выглядит пародийно.

    1. «Сюжет с немцем замаливающим в Англии грехи своего брата эсЭсовца воОбще выглядит пародийно.»
      Не касаясь остального, с этой фразой полностью не согласен! Знаю лично и много читал о кающихся немцах, своими поступками замаливающих грехи родителей. Чего стоит родственник фюрера, преподававший в одном из университетов(?) в Израиле.

  14. Александр, вы будете смеяться, но на вас поставили. Тут небольшая компания предположила три варианта вашего ответа:
    1) всем спасибо, читать комменты было интересно
    2) я эту дуру специально такой выставил, «интеллигентная» это ирония
    3) речь вообще не о ней, жена, корреспондентка, теннис, жратва и песни по расписанию — все это подводки к главному — рассказать о палаче.
    Заметьте, вариант 3) предполагался как самый маловероятный.
    Отдельно по Рубину: распознать зло, творившееся вокруг (или не распознать как миллионы, или не захотеть распознать) — это далеко не одно и то же с не распознать, что 36 лет у нее было под одеялом.

  15. для Инны Беленькой всё в рассказе странно — и Лондон, и португальский ресторанчик, и бряцанье колокольчика Армии Спасения, и «пейзане» — имя, которое она присваивает двум несчастным старикам, которые, подобно реальному сыну Мартина Бормана, искупают вину своих родственников
    ____________________________________________
    Да, мне кажется странной эта благостная картина, весь этот антураж: уютный ресторанчик, вкусная еда, которую героиня «с видимым наслаждением поглощает …. как будто совершенно позабыв, что минуту тому назад она призналась в искуплении вины». Все это не вяжется с ее разговорами об искуплении вины. Да и употреблять такие высокие слова на ее месте я бы не стала. В чем ее искупление? В том, что она срочно покинула Россию и переехала к сыну в Лондон, узнав о том, что мэрия приняла решение о восстановлении памятнику ее мужу? Или в том, что они со своим другом собирают средства для нуждающихся обновить свою мебелишку или что-то там еще. Но это же несерьезно. И то, что она «даже не одобряла массовые расстрелы, просто не знала об этом ничего»(копи райт Эллы), и поэтому ни в чем не виновата, симпатии к ней не добавляет.

  16. Дорогие друзья-читатели! Поскольку мой рассказ вызвал поток противоречивых — и, к тому же, пространных — мнений, я чувствую, что будет неэтично со стороны автора не откликнуться.

    Первый пункт разногласий: о чём этот рассказ? Прав Яков Каунатор — это рассказ об обыденности, будничности зла. Нет, не о женщине, распознавшей палаческую сущность мужа, этот рассказ; Зоя Иннокентьевна здесь всего лишь средство, при помощи которого я пытаюсь донести до читателя эту страшную обыденность чудовищного зла.

    Второй пункт разногласий: вероятность/невероятность того, что происходит в рассказе. Тут возникают два вопроса: 1. вероятен ли образ Зимина? и 2. вероятно ли, что З.И. за 36 лет не распознала палаческую деятельность мужа?

    Должен признаться, что образ Зимина был навеян личностью писателя-прокурора Льва Шейнина, который писал рассказы, пьесы и киносценарии, участвуя одновременно в самых лживых и жестоких следственных делах 30-х годов. Он не расстреливал лично, но если б ему приказали, конечно же, расстреливал бы. То есть, образ Зимина, с моей точки зрения, абсолютно вероятен. (Кстати, отвечаю на замечание Григория о том, что в НКВД не было звания «полковник». Я знаю, что до преобразования НКВД в МВД армейских званий в НКВД не было, но я тут пошёл по стопам Солженицына, у которого в «Круге первом» (в 1949 году) действуют: полковник Яконов, майор Ройтман, старший лейтенант Шустерман, итд.)

    Что касается «невероятности» того, что З.И. за 36 лет не догадалась о сущности мужа-изверга, ещё раз прав Яков, написавший: «Как жена могла не догадаться? А при такой работе будете ли вы даже перед родным человеком похваляться, сколько вы сегодня людишек изничтожили?» Кстати, прообразом «невероятной» Зои Иннокентьевны послужил «невероятный» Лев Рубин из солженицынского «Круга первого». Он был ещё более интеллигентным, чем З.И. — и что же? Смог он распознать зло, творившееся вокруг него? Нет, не смог, хотя сам был жертвой этого зла и видел его и на воле, и в ГУЛАГе! Помните его титанический спор с Сологдиным? Интеллигентность — ещё не гарантия ясновидения! Я, конечно, мог бы показать накапливающиеся сомнения в душе З.И. и её столкновения с мужем из-за её подозрений (если б я писал не рассказ, а роман, я бы так и сделал), но мне нужен был шок — кульминация рассказа! — из-за внезапного открытия для неё его преступлений.

    И ещё: для Инны Беленькой всё в рассказе странно — и Лондон, и португальский ресторанчик, и бряцанье колокольчика Армии Спасения, и «пейзане» — имя, которое она присваивает двум несчастным старикам, которые, подобно реальному сыну Мартина Бормана, искупают вину своих родственников. Все эти атрибуты существуют в действительности: с русской женщиной из Армии Спасения, бряцавшей колокольчиком, я познакомился и разговорился на улицах Сиэттла лет 20 тому назад; «рыбные пирожные» я ел в португальском ресторанчике в английском городке Leigh-on-Sea, когда гостил у дочери в Лондоне, а с прообразом немца Генриха меня связывает многолетняя дружба… Почти всё в моих рассказах навеяно моими встречами, беседами, путешествиями, работой, случайной фразой, мимолётным знакомством и долгими размышлениями. И вообще, я пишу только о том, что меня волнует.

    И права Элла Грайфер, написавшая: «Она ведь даже не одобряла массовые расстрелы, просто не знала об этом ничего. Чем же она виновата?»

    1. Странное, но откровенное признание автора во вторичности своего повествования. Что делает честь ему — как человеку, но вовсе не украшает его — как автора, творца.
      Вторичность и моральная нацеленность очевидны, но до признания самого автора не хотелось разочаровывать читателей.
      Моральная нацеленность — это примерно то, что замечено насчёт Короленко Чеховым. Наталья Андреева: “Смешно сказать! За четырнадцать лет ни разу не изменил жене! … Чехов сказал: «Короленко хороший писатель, а был бы еще лучше, если бы хоть раз изменил своей жене». Ха-ха! А знаешь, он прав!”

    2. В пространном объяснении автор пишет:
      «Должен признаться, что образ Зимина был навеян личностью писателя-прокурора Льва Шейнина, который писал рассказы, пьесы и киносценарии, участвуя одновременно в самых лживых и жестоких следственных делах 30-х годов. Он не расстреливал лично, но если б ему приказали, конечно же, расстреливал бы. То есть, образ Зимина, с моей точки зрения, абсолютно вероятен».
      Должен признаться и я: такое его заявление выходит за рамки обоснованного предположения. Говоря о Льве Шейнине: «Он не расстреливал лично, но если б ему приказали, конечно же, расстреливал бы». Откуда такое «конечно же»? Есть вульгаризм «По себе судите?» Шейнин был послушным и даже инициативным сыном своего времени, но приписывать ему априори ужасные деяния, на каком основании?
      Значительного калибра писатель Юрий Домбровский, сильно пострадавший от режима, хорошо знавший Шейнина, не склонный его идеализировать, воспроизвел в романе «Факультет ненужных вещей» речи Шейнина-Штерна, который в годы Большого террора охлаждал пыл местных следователей, тащивших на расправу без суда и следствия в зловещее ОСО — Особое совещание — невинных людей: «Будьте щепетильны, будьте крайне щепетильны в отношении ОСО, — заклинал на общем собрании наркомата в Казахстане Роман Львович Штерн — высокий гость из Москвы… — А вот, например, такой случай: арестовывается какой-нибудь любитель политических бесед и анекдотов. Скажем, бухгалтер Иван Иванович Иванов. А вместе с ним заодно Марья, Дарья и тетка Агафья — и вот вся эта компания пропадает без суда и приговора. Что это за совещание? Почему оно Особое? Где оно? Зачем оно, если есть суды? Тут — председательствующий, заседатель, защитник, прокурор. Свидетель уличает, защитник защищает, прокурор обвиняет, судья осуждает. Обвинили, осудили, усадили в «воронок» и покатили! Подавайте кассации! Адрес такой-то! Срок для обжалования такой-то! Все ясно, зримо, просто. К сожалению, далеко-далеко не всегда бывает так. Товарищи, берегите ОСО! Это острейшее орудие борьбы за идейную чистоту и сплоченность нашего общества. Будьте гуманны и справедливы».
      Любой автор волен в выборе прототипа своему герою, он властен над своим ГЕРОЕМ, но не над его ПРОТОТИПОМ. Опрометчивый и неэтичный ход.

      1. «Жить в обществе и быть свободным от общества невозможно», В.И.Ленин.
        Лев Романович Шейнин жил и работал в специфическом сообществе, естественно, он не мог быть свободным от сообщества и обязана был исполнять заповеди и правилам этого сообщества.
        «В 1927 году Шейнин был направлен в Ленинград, где работал следователем. С 1931 года — следователь по особо важным делам Прокуратуры СССР. В 1934 году участвовал в расследовании убийства С. М. Кирова, в допросах арестованного Л. В. Николаева. С 1935 года — государственный советник юстиции 2-го класса, начальник следственного отдела Прокуратуры СССР.
        Принимал участие в политических процессах второй половины 1930-х годов. В январе 1935 года участвовал в расследовании по делу о «Московском центре» Л. Б. Каменева и Г. Е. Зиновьева.»
        Надо ли напоминать о том, что происходило в Ленинграде в конце 20-ых годов и все последующие годы? Надо ли напоминать даже не об арестах, а о повальных высылках по классовому и национальному признаку?
        Шейнин дважды сам подвергался арестам. Эти факты его биографии лишь свидетельствуют о колебаниях линии Партии и о том, что и Шейнин подвергался колебаниям в соответствии с линией партии..
        Вас оскорбило то, что автор изобразил Шейнина убийцем? Это художественное произведение, а не документальное. Есть известное присловье — убить можно не только нажав курок, но и словом, в данном случае — обвинением, протоколом…
        «Натыкаюсь на справку КГБ СССР от 16 июня 1988 года, согласно которой с 1935 года по 1953 год по ст.58 были осуждены 3 миллиона 778 тысяч 324 человека, из них расстреляны 786 тысяч 098 человек. В справке архивного отдела МВД за 1956 год говорится, только за 1937-1938 года были арестованы и осуждены 1 миллион 548 тысяч 366 человек, из них расстреляны — 681 тысяча 642 человека. Прибавьте сюда раскулаченных, только за 1930-1931 год почти 400 тысяч крестьянских семей численностью более 2 миллионов человек. Сколько из них умерло по пути следования, сколько погибло в местах переселения — кто знает… Прибавьте сюда депортации…
        Речь о тех, по чьим доносам арестовывались миллионы, о тех, кто составлял списки подлежащих раскулачиванию, о тех, кто производил аресты, кто конвоировал и охранял, кто допрашивал и выносил приговоры, кто стоял в оцеплении во время депортаций и сопровождал эшелоны с раскулаченными и депортированными, кто во время войны стоял в заградотрядах… Сколько же их прошло в вертухайских войсках? К 1939 маховик репрессий был остановлен по особой причине: к тому времени репрессиями были охвачены почти 12% населения, такими темпами и с таким размахом, через 2-3 года ими были бы охвачены до 30-35 % населения, «вертухаев» бы не хватило…(https://www.proza.ru/2012/02/06/343)

  17. Рассказ хорош!
    P.s. Размышляю над сочетанием: «прелюбодействует с женой». Если с чужой женой, то да, прелюбодействует. А если со своей, то это как-то иначе называется.

  18. Могло ли быть так, как сказано в рассказе или не могло — не суть важно.
    В рассказе — главное: на лбу злодея, палача нет клейма «убийца». Обычный человек, ест-спит, прелюбодействует с женой, посещает культурные мероприятия, посиделки с друзьями. И каждый день творит зло. Как жена могла не догадаться? А при такой работе будете ли вы даже перед родным человеком похваляться, сколько вы сегодня людишек изничтожили?
    Да и не в этом суть. Рассказ о том, как естественно, комфортно, буднично сосуществует зло среди нас. Оно такое же, как и мы. И это — страшно.

    1. Все так, более того, уверен что такие персонажи вроде Зимина в реальности были. И потом мало кто мог в них распознать маньяков. Все так.
      Но рассказ, если кто не заметил, о женщине, которая только благодаря газете, осознала правду.

  19. Стараюсь придерживаться такого правила: не нравится — не читай! Здесь не молодежный литературный кружок, люди не учиться пришли, на 6-7-8-десятке писателей учить — только портить. Это еще если есть основания учить…
    Отрицательных отзывов, как правило, не пишу, но здесь другой случай.
    Во-первых, автор отлично умеет излагать, доказал уже. Во-вторых, в данном рассказе тоже многое показано сочно и красиво. Многое… кроме самой идеи рассказа.
    О чем рассказ? От названия идет — об интеллигентной особе. МГУ, философия; профессура, «свободно владеет четырьмя языками; опубликовала более двадцати научных статей; прекрасно играет на фортепьяно; рисует маслом и акварелью…», легко цитирует десятки страниц из Лескова, почти всю «Золотую розу» Паустовского, бессчётные стихотворения Роберта Фроста по-английски!.. — такая, отлично понимающая Чехова дама, за 36 лет совместной, полной любви и «всепоглощающей страсти» жизни не смогла распознать патологического маньяка.
    Ну ладно, «годы, отданные воспитанию молодёжи в духе учения Маркса и Ленина-Сталина» даром не прошли, партбилет душу греет — можно сделать скидку. Но ведь «Даму с собачкой» понимает. Солженицына, наверное, не за пять минут поглощала, читала, думала, ужасалась… Но хватило всего пары фраз «… талантливо написанная клевета и ложь. Никаких беззаконий у нас не было. Помнишь, что говорил Дзержинский о холодной голове, горячем сердце и чистых руках чекиста? На нашем знамени, Зоя, нет ни единого пятнышка! Ни единого!» — и уже поверила убийце. Прямо «фекла блохина» с трехклассным образованием, а не профессор с четырьмя языками и Чеховым впридачу.

    Литературный персонаж (в расстрельной команде Блохина такой фамилии нет) Зимин — НКВД-шный писатель, работал в центральном аппарате с бумагами в чине (?) — полковников НКВД не было.

    Раз в 2-3 мес расстреливал.
    Вопрос: а) по собственной инициативе? б) по разнарядке, принудительно, чтобы всех втянуть?
    если принудительно — пять раз в год, «рабочих дней» у команды в районе 340, значит если по одному из аппарата принудительно привлекали — всего 70 человек, а если по двое на смену — 150 чел. за год. Не слышал о такой массовости среди центрального аппарата НКВД (хотя среди тех упырей все могло быть, но тогда были бы и следы).

    Значит, по собственной инициативе. Любопытство писателя исключается — хватило бы и одного раза. А здесь упорно, регулярно — для этого свойства натуры соответственные должны быть, которые утонченная и интеллигентная Зоя Иннокентьевна за долгие годы пропустить не могла. Только при ней с 1940 по 1953 он раз 60 душу отводил.
    Если после прочтения рассказа остаются такие вопросы, любители сталина могут сказать: «вечно эти евреи небылицы выдумывают, честное имя запятнать норовят».

    В итоге остается один большой вопрос: о чем рассказ? Или просто так, безадресно, литературно и красиво потрепаться, оседлав модную тему?
    Кроме того, что тема некоторым кажется «модной», она еще и деликатная. Любые неточности и небрежности здесь недопустимы.
    Иначе наступает девальвация их преступлений.

    1. Мне интересен комментарий г-на Г. Быстрицкого и потому, что я того же правила, но чтобы «нравится/не нравится», нужно знать какие-то работы автора. А советы? Если спрашивают. И я заметил привычку уважаемого автора перегружать своих героинь нравственными и интеллектуальными качествами, но их поступки и поведение не всегда тому соответствуют («Мост Ватерлоо», Вера Алексеевна). Правда, в данном случае я готов усмотреть авторский ироничный намёк в заглавии «Интеллигентная…».
      Что касается недоверчивого замечания ГБ «хотя среди тех упырей все могло быть, но тогда были бы и следы», оно мне кажется несправедливым: следов больше чем достаточно. Поисковик выдаёт сенсационные по умунепостижимости материалы о сталинских палачах-стахановцах, в т.ч. и о палачах-женщинах. В отличие от уважаемого комментатора, я не обеспокоен тем, что рассказ г-на Левковского, касаясь «деликатной» темы, может каким-то образом подыграть сталинистам. По-моему, наоборот, в известных мне трёх его работах сталинская человеконенавистническая практика однозначно гневно порицается. И упрёк автору и его героине (столько лет жить с палачом и не разглядеть/разгадать его звериной сущности) мне кажется неубедительным: в документах о палачах подчёркивается, что годами в их семьях часто не знали правды о них. Слепоту Зои Иннокентьевны оправдывает и любовная страсть, что автор подчёркивает и откровенной постельной сценой (не без перебора, более уместного у Эдички Лимонова или Генри Миллера).
      Последнее: замечание, что «в НКВД таких не было» мне кажется излишне категорично. Достаточно вспомнить Виктора Николаевича Ильина — долголетнего сотрудника НКВД, активного члена Союза писателей СССР и секретаря Московского отделения Союза писателей СССР. Контора ЧК-ГПУ-НКВД-КГБ-ФСБ (не настаиваю на точности и последовательности аббревиатур) была (и есть) богата разными талантами.

  20. Уважаемый А. Левковский — автор интересных рассказов. Чередуя реальное с вымыслом, личное, биографическое с общеизвестным, искусно владея приёмами занимательной композиции повествования, он, безусловно, достоин одобрительного внимания. В эпиграфе к одному из своих рассказов приводит латинское credo, quia absurdum est- верю, ибо нелепо (но это не пословица — фольклорный жанр народной мудрости, а изречение Тертуллиана). Помогает ли это читателю верить ряду его сюжетных ситуаций? Не исключено. Но сам автор успешно исследует такие жизненные если не абсурдные, то нелепые, чуднЫе, часто страшные казусы реальности. Под влиянием этого его рассказа я извлёк из своих архивных запасов давнюю статью «Новой газеты» о палаче: novayagazeta.ru/articles/2010/08/02/2213-chelovek-v-kozhanom-fartuke, где абсурд с точки зрения здравого смысла предстаёт реальными ужасающими фактами. В канун очередной даты Октября (7 ноября) есть смысл об этом вспомнить. Для затравки вот выдержка:
    «В личной охране Сталина состояли и палачи по службе в НКВД. Но Сталин ценил надежных «исполнителей», и его почему-то не пугало, что они, привыкшие стрелять в затылок, постоянно маячат у него за спиной в качестве охраны.
    В начале 1939-го, когда Берия вовсю чистил НКВД от ежовских кадров, поступил материал о том, что комендант Блохин был слишком близок к бывшему секретарю НКВД Буланову, да и к самому расстрелянному наркому Ягоде. Тогда это рассматривалось как доказательство участия в их «заговорщических планах». Берия, подготовив постановление на арест Блохина, отправился к Сталину за санкцией. Однако, к своему удивлению, получил отказ. В 1953-м Берия показал на следствии: «Со мной И.В. Сталин не согласился, заявив, что таких людей сажать не надо, они выполняют черновую работу. Тут же он вызвал начальника охраны Н.С. Власика и спросил его, участвует ли Блохин в исполнении приговоров и нужно ли его арестовать? Власик ответил, что участвует и с ним вместе участвует его помощник А.М. Раков, и положительно отозвался о Блохине». Берия, вернувшись в свой кабинет, вызвал к себе Блохина и работников «спецгруппы» для разговора. Результаты «воспитательной» беседы нарком отразил на отправленном в архив, так и не исполненном постановлении: «Сов. секретно. Вызван был мною Блохин и руководящие сотрудники комендатуры, которым мною было сообщено кое-что из показаний на них. Обещались крепко поработать и впредь быть преданными партии и Советской власти. 20 февраля 1939 г. Л. Берия». Больше к вопросу о Блохине Сталин не возвращался».
    Рассказ А. Левковского — как тот колокольчик (или полочка, не помню точно) из чеховского «Крыжовника», напоминающий людям о реальных «не может этого быть» в жизни. Своевременно. Спасибо автору.

  21. Да, вот так оно и бывает… Не те каются, кто убивал, а кто им — Сухаревой башне двоюродный подсвечник. Не знаю… есть в этом что-то неправильное. Она ведь даже не одобряла массовые расстрелы, просто не знала об этом ничего. Чем же она виновата?

  22. Когда я прочитала в газетах, что мэрия Москвы собирается восстановить памятник палачу Зимину, я позвонила сыну в Англию и через неделю в слезах покинула родину…
    Я ела и посматривала, как Зоя Иннокентьевна с видимым наслаждением поглощает кусочки котлеток, запивая их охлаждённым чаем и как будто совершенно позабыв, что минуту тому назад она призналась мне в искуплении вины.
    _______________________________
    Лондон, португальский ресторанчик со всякой «вкуснятиной», бряцание колокольчика… Какая-то пасторальная картина. Ее дополняют пейзане — героиня с ее другом, которые во искупление вины собирают деньги на благотворительные цели и поют русские и немецкие песни, соблюдая при этом порядок, какие песни и когда петь (не приведи бог перепутать, по каким дням — четным или нечетным).
    Странно все это. Женщина с таким образованием, со знанием четырех языков, с художественным и музыкальным вкусом и вдруг оказалась такая «темная». А прозрение наступило аж под старость и то по \»счастливой\» случайности.

  23. Мой классный руководитель в 10-м классе был сыном руководителя НКВД в нашем областном городе. О нем есть у Солженицына. Говорили, что он оставил сыну хорошие деньги. Иначе трудно понять ежегодные долгие поездки то ли в Крым, то ли в Сочи. Что-то не помню особых переживаний с его стороны. Алтшуллер, между прочим.

  24. Как буднично… Как естественно и не суетно… Так просто и так буднично… И потому так страшно. Как просто и естественно творится зло… В моём отклике так много многоточий лишь потому, что за этой недосказанностью скрывается потрясение. Во-первых, талантом замечательного автора. Неторопливо, буднично, он подвёл нас к тому, как просто, как естественно и буднично творится преступление. Во-вторых — потрясение вызвано страхом… Помните, у Высоцкого: «Ты проверяй какого пола твой сосед!»
    Браво автору! Он достиг шаламовской вершины!

Обсуждение закрыто.