Этот дайджест — подборка произведений, выдвинутых читателями в лонг-лист конкурса «Автор года 2017» в номинациях «Живая история», «Культура» и «Поэзия».
Напечатано на Портале:
Номинанты конкурса «Автор года 2017»
Дайджест
Продолжение. Начало
Выдвижение номинантов традиционного конкурса «Автор года 2017» велось в течение всего года и завершается 10-го января 2018 года. Список номинантов (лонг-лист) конкурса можно увидеть в блогах Портала на странице «Конкурс». Здесь же вниманию читателей (и членов жюри конкурса) предлагается дайджест авторов и произведений, за которые они были номинированы. Дайджест разбит на десять разделов по числу номинаций конкурса. Порядок расположения номинантов в разделах соответствует хронологическому порядку их выдвижения.
IV. Живая история
Владимир Порудоминский: Начало марта
Третий месяц после возвращения из армии я не мог устроиться на работу и теперь, на исходе третьего месяца, уже не сомневался, что все мои попытки не просто безнадежны, но бессмысленны.
Признаюсь, у себя в полку я никак не предполагал такого поворота событий. Может быть, в штабах, между людьми с двумя просветами на погонах уже ходили какие-либо установки или хотя бы слухи, но в среде моего повседневного обитания— в казарме, на учении, даже в ленинской комнате (так называли, а может, и ныне называют в армии красный уголок), моими собеседниками, если брать начальство, были по большей части люди чинов невысоких, хорошо ротный, а так— взводные, либо батарейный замполит, лейтенант, круглолицый, румяный, голубоглазый блондин с «огоньковской» картинки (если тогда в «Огоньке» уже печатали цветные репродукции). Но даже замполит, с которым я вел иногда диалоги на темы внешней и внутренней политики (не содержавшие, добавлю, по обычаю того времени ни малейшего полемического начала: каждый из собеседников очередной репликой лишь поддерживал предыдущее высказывание товарища), даже замполит из-за всеобщей тогдашней неосведомленности о замыслах власти никак не мог бы предсказать, что меня ожидает на гражданке.
В декабре 52-го к нам в часть позвонил мой старый приятель, благодаря выдающимся способностям в каллиграфии и черчении пристроившийся в штабе округа, потребовал меня к телефону, что вызвало у нашего начальства некоторое смятение (шутка ли, из штаба округа— и меня!), и сообщил весело, что получен приказ на нашу с ним демобилизацию, что он сам теперь все быстренько оформит и чтобы я был готов ехать. И правда, десяти дней не прошло, мы с ним, как кумы королю, валялись на верхних полках великолепного некупированного вагона, имея при себе довольствие в виде нескольких буханок хлеба, большого бруса масла и четырех или пяти палок полукопченой колбасы, между тем как однообразные станционные буфеты предлагали нам обветренные бутерброды с красной икрой, пылившиеся на полках до самого потолка банки с крабами, имевшие на боку надпись «CHATKA» (латинскими буквами), то есть «чатка» (производное от «Камчатка»), за что и именовались народом, не видевшим в них большого прока, по-русски «снаткой», а также не пользовавшиеся спросом банки с мексиканским ананасным компотом, в которых плотно лежали одно на другом залитые липким соком ароматные, мясистые колечки диковинного фрукта, ну, и конечно, повсеместную водку в разлив— сноровистые буфетчицы в нечистых белых халатах, натянутых поверх плюшевых жакетов, ловким мгновенным движением отбрасывали в сторону пробку за пробкой, и, проворно прикасаясь к краям расставленных на влажном прилавке стаканов, быстро, «на глазок», с бряканьем и звяканьем нетерпеливых дорожных колокольцев разливали прозрачную влагу.
Поначалу шли пустынные северные полустанки— служебное помещение, сарайчик для ожидания, буфетный ларек. Кое-где, приближаясь к самому пути, тянулись высокие тесовые заборы с проложенной поверху колючей проволокой в несколько рядов и сторожевыми вышками.
Самуил Кур: Януш Корчак: старый доктор и его воспитанник
Всё началось в 1905-м году, когда выпускник медицинского факультета Варшавского университета Хенрик Гольдшмит получил диплом врача-педиатра — естественно, оформленный по-русски, поскольку значительная часть Польши входила в состав Российской империи. Он приступает к работе врачом по вызову в детской больнице имени Бергсонов и Бауманов на улице Слиской, 51. Обязанности — выезжать к больным в любое время дня и ночи и уметь делать всё. Зарплата — 200 рублей в год. Больница была создана на пожертвования филантропов, чьи имена носила, для лечения еврейских детей. Единственная в Варшаве, которая полностью обслуживала своих пациентов бесплатно.
Молодой доктор работает самоотверженно, но умудряется находить время для своей второй, а может быть, главной страсти — врачевать не только тела, но и души детей. Он мечтает проверить на практике новые, необычные для польского общества идеи, над которыми размышляет с той минуты, когда семнадцатилетним гимназистом высказал бесспорную для него мысль: “Реформировать мир — значит реформировать воспитание”. С тех пор ему удавалось прикоснуться к реальной работе с детьми только случайно и на короткое время. Но он публикует статьи, он даже написал книгу “Дети улицы”, а в журнале “Glos” (“Голос”) почти год печаталась главами с продолжением его новая повесть — “Дитя гостиной”.
1905 год выдается неспокойным. В конце мая на четыре дня варшавские улицы превращаются в арену ожесточенных столкновений. Повод, на первый взгляд, неожиданный: организации молодых еврейских рабочих объявили открытую войну своим соплеменникам-сутенерам, завлекающим девушек из бедных еврейских кварталов на гибельный путь. В нешуточных схватках с применением подручных средств — десятки раненых, несколько человек погибло. Хенрик Гольдшмит, в связи с этим, пишет статью — однако, о том, что больше всего волнует его самого, но всеми замалчивается — о детской проституции.
А в июне его призывают на русско-японскую войну. Он уезжает на Дальний Восток, в Харбин. Начинает работать в военном госпитале в Маньчжурии. Потом его переводят в лечебницу на колесах — назначают старшим врачом воинского санитарного поезда, который перевозит тяжело раненных и больных в Иркутск. 400 солдат, размещенных в 20 товарных вагонах, переоборудованных в теплушки. Персонала не хватает. Старший врач — единственный врач на весь поезд. Три медсестры, три фельдшера и несколько санитаров. Связь между вагонами только на станциях, во время остановок. Грязь. Отсутствие медикаментов. Стоны умирающих.
Тем временем, в Польше выходит отдельным изданием повесть “Дитя гостиной” — и сразу обретает огромную популярность. В марте 1906-го года лейтенант Хенрик Гольдшмит возвращается в Варшаву уже известным писателем — Янушем Корчаком. Именно такой, выбранный им еще раньше псевдоним, стоял на обложке его книги. Псевдоним станет его именем на всю жизнь.
Михал Хенчинский: Одиннадцатая заповедь: не забывай
И еще одно затруднение — Зося Невяра. Было ей не больше восемнадцати лет. До меня она работала у Машотко больше года и была с ней в прекрасных, почти семейных отношениях. У Зоси был неслыханно острый аппетит на мужчин. Через какое-то время я мог убедиться, что она не пропускала никакой оказии, чтобы заполучить кого-нибудь в постель. Неважно кого — лишь бы побольше. Поэтому она не могла понять почему я сплю в сарае, раз она ждет меня со всеми этими наслаждениями. Уже с первого дня она просто провоцировала меня на ночные посещения. Но была примитивной болезненной антисемиткой, по-звериному ненавидевшей евреев. После трех-четырех дней общей работы в сарае разговор как-то перешел на тех, кто гнал и убивал на шоссе неподалеку от деревни. Зося убеждала меня, что это самое лучшее из сделанного немцами, что наконец-то этих евреев прикончат, чтобы уж ими не пахло. На мой вопрос — что бы она сделала, если бы еврей попался ей в руки, она сказала: «В бочке воды бы утопила. Всунула бы пархатую башку в бочку и держала бы, пока не задохнется». Опять спрашиваю: «Всех евреев, до одного?» — «Всех, даже этих ихних парней своими руками задушила бы». — «А как ты их распознаешь?» — спрашиваю я. — «Как? Да по запаху их узнаю, по их мордам пархатым». — «Знаешь, Зоська, — говорю я, — я бы, наверное, так не смог бы — всех их задушить, не совсем оно по-христиански». — «А кто нашего пана Езуса распял? Убить жида — самое лучшее, что может сделать христианин»…
После этого разговора я понял, что из Польши в Шнеллевальде привезли не всех, подобных Ядвиге и Бронеку. Очень быстро я убедился, что польских антисемитов следует остерегаться не меньше, чем русских, украинских или немецких. А мой главный враг в доме, где я живу, — не Машотко, а Зося. Пойти к ней в постель с вытатуированным номером и обрезанным членом равнозначно самоубийству. К счастью, физическая истощенность действенно меня охраняла.
Игорь Юдович: Забытые герои и антигерои 1945-48 годов в борьбе за признание государства Израиль
В борьбе «за» и «против» создания и признания Израиля сошлись не только государственные интересы, человеческие качества и личные амбиции лидеров Великобритании, США, арабских стран, СССР, но также весьма противоречивые отношения к этому вопросу многочисленных еврейских организаций западных стран и Ишува — уже существующего еврейского квази-государства в Палестине.
Известно, что Президент Трумэн объявил о признании государства Израиль уже через 11 минут после провозглашения независимости. Обстоятельства, которые 14 мая 1948 года привели американского Президента к этому решению, обсуждались в статьях и книгах бесчисленного количества американских историков. Мне известны семь книг-биографий 33-го американского Президента, думаю, что их существенно больше. Во всех так или иначе рассматривался вопрос признания государства Израиль, по словам дочери Трумэна Маргарет Трумэн — «самой сложной дилеммы его жизни».
Взгляд на пути решения «дилеммы» был различным, чаще всего, непримиримо противоположным и зависел от того, с какой стороны решение рассматривалась: английской, арабской, американского Госдепартамента, еврейских организаций, лидеров Ишува, американской общественности, американского Конгресса, советников Президента, Организации Объединённых Наций…
Игорь Юдович: K семидесятилетию принятия Резолюции ООН №181
В апреле-ноябре 1947 в кулуарах недавно созданной ООН, в городах и в столицах нескольких государств и на территории подмандатной “британской” Палестины происходили события, которые, возможно, оказались решающими для голосования в ООН по Резолюции 181. Эти события были связаны с учреждением, работой и результатами работы Комиссии UNSCOP — Специальной Комиссии ООН по Палестине. Комиссия работала с 28 апреля по 31 августа, посетила и тщательно изучила все аспекты жизни в еврейских и арабских анклавах Палестины, работала в нескольких арабских странах, обследовала лагеря для перемещенных лиц в Германии и Австрии, заседала в Женеве и в последний день своей работы представила Генеральной Ассамблее ООН свои рекомендации — два различных плана.
Первый, так называемый план меньшинства, предлагал создание Палестинского федерального государства с двумя относительно автономными провинциями — еврейской и арабской, со столицей в Иерусалиме. На создание федерации отводилось три года. За такой план проголосовали Индия, Иран и Югославия.
Второй план, план большинства (существовавший в двух незначительно отличающихся вариантах), предлагал создание на территории Палестины независимых суверенных арабского и еврейского государств. На создание государств по плану отводилось два года, в течение которых управление Палестиной передавалось специальной комиссии ООН. Иерусалим должен был стать независимым городом под международным управлением. За этот план проголосовали Канада, Чехословакия, Гватемала, Нидерланды, Перу, Швеция и Уругвай. Австралия проголосовала против обоих планов…
Представители Еврейского агентства не приняли план меньшинства, который был аналогичен отвергнутому ранее плану Гради-Моррисона, но с минимальными возражениями одобрили оба варианта плана большинства. Арабы отвергли оба, причем их принципиальное несогласие на любые компромиссы дошло до того, что Арабский Высший Комитет под угрозой смерти запретили любые контакты арабов с членами Комиссии. Надо вспомнить, что работа Комиссии совпала по времени с трагедией “Эксодуса”. Всё случившееся в порту Хайфы произошло на глазах нескольких членов Комиссии. Огромную роль, согласно воспоминаниям Голды Меир, сыграли слушания полным составом Комиссии свидетельских показаний американского протестантского священника — первого свидетеля не еврея, лидера американских христиан-сионистов John Stanley Grauel, который был членом экипажа “Эксодус”. Именно после этих слушаний, по мнению Голды Меир, у большинства членов Комиссии созрело решение в пользу “партишен” (Разделения). Всего с еврейской стороны перед Комиссией выступил 31 человек, включая евреев-антисионистов из Коммунистической партии Палестины и партии Ихуд.
Игорь Юдович: Калифорнийские древности
Многие “отцы-основатели” движения хиппи считают, что движение пало жертвой своей популярности и винят в этом прессу. Они утверждают, что до весны 67 года это был чистый эксперимент (любимое слово американских левых) лучшей части американской молодежи в поисках себя в мире чистогана и полного неверия в будущее страны. ЛСД, по их мнению, был всего-навсего инструментом, с помощью которого можно было посмотреть в себя гораздо глубже и откровеннее, и с его помощью открыть в себе лучшее (Тимоти Лири утверждал после серии экспериментов с ЛСД на заключенных и 300 профессорах (!), что три четверти после “эксперимента” становились лучшими людьми, так, например, уровень рецидивизма снизился с 80% до 20%). Хиппи первых лет, по их мнению, были идеалистами, последователями буддистского миролюбия, медитации, йоги, вегетарианской диеты, то есть они были искренне увлеченными людьми, полностью аполитичными, совершенно не думающими о том, чтобы получить какую-либо выгоду из популяризации движения.
Реклама хиппи в средствах массовой информации изменила всё.
В июле в город ежедневно прибывало более 300 совсем других хиппи. Кто они были? В основном 15-17 летние подростки, сбежавшие из дома. В Америке всегда хватает таких детей, но летом 67-го они узнали, что где-то в Сан-Франциско их ждут. Там, и только там, по улице Хэйт текут молочные реки ЛСД, а все кисельные берега вдоль улицы Эшбери засеяны первоклассной марихуаной. И никого не надо бояться!
Во второй раз в короткой американской истории Сан-Франциско сыграл роль некой окончательной, предельной мечты поколения, такого Нового Иерусалима на недоступно высоком холме. Конечно, парадокс заключался в том, что во времена Золотой Лихорадки 1849-56-го такой религией-мечтой было стремление мгновенно разбогатеть, тогда как для поколения 60-х следующего века мечтой и по-своему религией стало стремление изъять себя из окружающей материальной жизни. Похоже, что прадедушки не смогли бы понять и принять жизнь правнуков.
Дальше в Сан-Франциско события развивались по экспоненте…
Александр Левинтов: Октябрь 17-го
Всё началось с уплотнения по следующим нормам: 20 квадратных аршин (10 кв. м) пола на одного человека и ребенка до 2 лет, а также 10 квадратных аршин на ребенка от 2 до 12 лет (так как уплотнение носило безвременный характер, «навсегда», то его устроители предполагали, что дети не растут и вообще демографическая ситуация остановлена — уже никогда двухлетний ребенок не будет трехлетним, а двенадцатилетний — тринадцатилетним). При этом уплотнение сопровождалось реквизицией мебели по странной норме: каждого наименования — не более одного предмета: если с одним столом на семью еще можно примириться, то с одним стулом или одной постелью — с трудом.
Путем уплотнения, экспроприацией «излишков», открытым въездом в Москве была достигнута рекордная теснота: в 1926 году на 11 с половиной миллионах квадратных метрах общей жилой площади (включая кухни, коридоры, туалеты, чуланы и кладовки, а также обитаемые нежилые строения) проживало 2025 тысяч человек — по пять с половиной метров на нос. Что это такое, хорошо помню. До 1956 года наша семья (8 человек) занимала 19-метровую комнату в трехкомнатной квартире (еще семь человек) с одной уборной, одним рукомойником и одной четырехкомфорочной газовой плиткой на кухне. Дети спали на полу — младший у печки, старший — у двери, уроки делались по очереди.
В 1922 году на жилтоварищества был наложен 10%-ный натуральный жилищный налог. Эта мера оказалась более драконовской и вызвала куда более ужасные последствия, чем продразверстка — ведь хлеб еще может вырасти на следующий год, а жизненное пространство такой способностью к воспроизводству не обладает. К тому же хлеб увозился, и крестьяне больше его не видели, квартиру или комнату — не увезешь…
Для целей изъятия жилья была создана ЧЖК (Чрезвычайная Жилищная Комиссия, ее сотрудники тут же были прозваны бойкими на язык москвичами чижиками), которая совместно с ВЧК реквизировала из примерно 150 тысяч московских квартир 12668. Жилищный психоз, о котором писали тогда газеты и который обсуждал Булгаковский Воланд на сеансе в Варьете, был вызван не самим актом изъятия, а распределением изъятого…
Елена Пуриц: Воспоминания
Столяр Иван Васильевич рассказал мне в 1944 году, что в двадцатые годы он работал в Ленинграде на мебельной фабрике. На фабрике ето выдвинули на курсы рабселькоров. Он успешно закончил их, и его направили селькором в деревню, откуда он был родом.
В деревне все его хорошо знали, да и он отлично понимал все, что в ней происходило. Однако заметки в районную газету он должен был писать по заданиям и под руководством райкома.
Однажды в райкоме ему велели написать статью про посев льна. Идея о немедленном и спасительном посеве льна пришла в голову где-то на недосягаемой высоте, и ослушаться было немыслимо и опасно.
Весна в тот год была поздняя, и поля были покрыты снегом и льдом. Но Иван Васильевич написал все-таки, что нужно начинать сеять лен.
Вечером того дня, когда вышла газета со статьей Ивана Васильевича, к нему в избу пришли, деревенские старики. Его стали всячески укорять и говорили ему: «Ваня, что ты пишешь, что ты пишешь? Ты хочешь, чтобы мы бросали семена на снег и лед? Что ты пишешь?».
Иван Васильевич рассказывал мне об этом через много лет, но он передавал не только то, что ему говорили, но и интонацию вопросов, полную укоризны, непонимания и даже ужаса. В ту же ночь Иван Васильевич тайком убежал из деревни и вернулся в Ленинград. Паспортов и прописок тогда еще не было, и он устроился на другую мебельную фабрику столяром. С журналистикой он покончил навсегда…
Лейб Браверман: Моя соловушка
Я подошёл вплотную к лагернику и с каким-то вызовом спросил: «не видели ли среди этих девушек одну, особую, необыкновенной красоты, со звучным голосом?»
Лагерник опустил голову, будто спрятал от меня своё лицо. Потом, повернув голову от нашего рольвагена в сторону дымящихся крематориев, сказал: «Мне рассказал человек из зондеркоманды. Я там не работаю. Мои нервы погубили бы меня. Но вот лагерник из зондеркоманды привык. Он рассказал мне удивительный случай. Голые девушки, с куском мыла в руке, шли к открытым дверям газокамеры. Многие плакали и кричали. Вдруг одна небольшая девушка растолкала группу идущих и запела: «эс гейт алес форибер…» Разразившись сумасшедшим хохотом, бросила на пол кусок мыла и одна из первых забежала в открытые двери…
Я упал головой на рольваген. Лагерник исчез. Друзья меня почти приволокли назад в наш барак. Всю дорогу и много дней позже я смотрел на огонь крематориев и видел в дыму маленькие разноцветные перышки, которые взлетают к немым небесам. Пёрышки. Моей соловушки. Сожгли. Сожгли. Какое существо открыло люк в газокамеру? Похож ли он на человека? Какая мать его родила?
Много ночей я не смог уснуть. Я сидел, согнутый на своих нарах, и в темноте оглядывал все углы барака. Может вдруг свершится чудо.
Всё. Жизнь кинута в газ и огонь. Не за-бы-вай-те, люди!
Александр Щербаков: Тот самый август
Так как это было?
«Утром, собравшись в редакции напротив Савеловского, мы в молчании проводили глазами колонну БТРов, деловито проследовавших в сторону вокзала под нашими окнами, и разъехались по городу», — так сказано в коллективном репортаже («Москва. 19 августа») наших пятерых журналистов. Они упустили одну деталь. Перед этим колонна остановилась перед журнальным корпусом издательства «Правда», и некий молодой офицер, поднявшись почему-то на четвертый этаж, стал расспрашивать, как проехать к Красной площади. И девчонки из отдела писем, не сговариваясь, указали ему прямо противоположное направление — на Дмитров.
…Было ощущение малолюдности большого здания. Но огоньковцы, так мне казалось, в большинстве прибыли в редакцию. Я мог судить об этом хотя бы по количеству людей, приходящих ко мне с одним вопросом: «Что мы должны делать?» Я всем, от членов редколлегии до стажеров и даже учетчиков писем отвечал: не сидите в редакции, слоняйтесь по городу, смотрите, слушайте, запоминайте, записывайте, фотографируйте. Чем бы все это ни закончилось, такие свидетельства когда-нибудь будут цениться на вес золота.
Почему приходили ко мне? Так сложилась ситуация. Коротич был в США, его первый заместитель Лев Гущин — в Лондоне. Просто заместитель, никого ни о чем не предупредив, исчез, и появился на работе только 23 августа. Из «командного состава» на утро 19 числа остался один я, еще один зам. главного редактора.
Как удивительно был «спланирован» путч! Он от начала до конца уложился в технологический срок производства номера «Огонька».
Леонид Комиссаренко: Начальные обороты. Заметки конструктора-серийщика
Снаряд завершает свою жизнь, вращаясь, но и начинает он её вращением, как только заготовка попадает впервые на токарный станок. А всего, пока снаряд изготовят, накручивает он много — больше чем в свой единственный полёт — посему и назвал я так эти заметки о ситуациях, сопровождающих производство и испытания. Пишу для того, чтобы где-то осталось.
Попал я в производство снарядов нежданно-негаданно после окончания Одесского политехнического по специальности «Технология машиностроения, металлорежущие станки и инструменты». Назначение моё на «Предприятие п/я №3» г. Сталино явилось результатом цепочки больших и маленьких подлогов со стороны ректората и деканата, а также «скромности» близких мне людей.
Если посмотреть на последнюю страницу выпускного альбома, то видно, что из 98-и выпускников 22 распределены в Одессу. И это притом, что официально ни одного места в Одессу объявлено не было. Мало того, никто меня не поставил в известность об установленном законом порядке распределения в соответствии со средним баллом диплома, а я по этому принципу был на потоке в первой тройке. В довершение всего, для полной страховки блатных, был сотворён примитивный, но безотказный трюк: заседание комиссии было объявлено на 10 часов, но посвящённые были на месте уже в 8, и, как это ни удивительно, застали её на месте. Что и требовалось. Кто какие каналы использовал, осталось тайной. Моя попытка на комиссии получить Днепропетровск обернулась возмущённой репликой председателя о наличии у меня выговора по военной кафедре (из троих, получивших там места, двое имели по строгому). Вот так меня и кинули. Я понятия не имел о характере производства на этом ящике. Правда, через пару недель один из преподавателей шепнул мне, что делают там снаряды. Радости было мало, так как на тот момент снаряд для меня был не более чем болванкой, без какой-либо перспективы. Сказать откровенно, частично я был прав. Но, к счастью, только частично. Для получения от этой работы творческого удовлетворения должно было пройти много лет. Интересное было потом, о чём и речь в этих заметках…
Яков Рухман: Моя жизнь
Она остановилась, вынула наверх из сумки голубую юбку и продолжала:
― У еврейских мальчиков после рождения принято было обрезать кусочек кожи на пипке. Ты тоже был обрезан, и поэтому по пипке легко можно определить, что ты еврейский мальчик. Поэтому ты будешь девочкой. Вот, надевай юбочку.
Она помогла мне переодеться и продолжала:
― Теперь ты будешь Козловская Ядвига Ивановна. Я больше не буду обращаться к тебе, как к сыну. Яника больше нет, ты ― моя доченька. Ты должна говорить, как девочка: я пошла, пила, дружила… Ты поняла?
― А пи́сать я должен, должна тоже как девочка?
― Ты задала сейчас глупый вопрос. Нужно все делать, как делают девочки.
С этого момента она звала меня Ядей, а я начал играть новую роль. Такую роль до меня и после никто не играл. Впрочем, возможно, играли, но неудачно, и поэтому погибли.
Шмуэль Мордехай Лев: Дневник страдания и печали. Перевод с идиша Григория Когана и Леи Ционской
Через неделю после освобождения мы вернулись в Дрогичин. В нашем доме жил дорожный рабочий Скиба. Это он привел немцев убить моего брата, Ноаха, который спрятался в нашем подвале, где и был застрелен, спустя некоторое время после ликвидации гетто. Он был закопан в талесе и тфилине в четырех метрах от дома.
Мы потребовали у поляка уйти из нашего дома, но он отказался. Мы обратились к коменданту Дрогичина, и он постановил отдать нам одну комнату. Во второй оставался тот, кто убил нашего брата. Мы делали все, чтобы избавиться от него, и наконец он ушел, и наше жилище вернулось к нам.
Наш дом стал местом для всех выживших евреев («Каждый голодный возьмет и поест»). К нам приходили и евреи из окружающих деревень. Мы помогали, насколько было возможно, протягивали руку с сердечным теплом.
Так завершилась целая глава страдания всех выживших дрогичинцев…
Записывая эти воспоминания, я верю, что делаю хорошее дело как для своей семьи, так и для всех дрогичинцев, разбросанных по миру. Должна остаться память о еврейской общине, старом местечке, которого уже нет. Это было сообщество достойных семей, образованных раввинов, организованное, традиционное и современное, – осталось лишь несколько семейств. Мы, выжившие, должны взяться и выстроить еврейскую жизнь заново…
Исаак Базарский: Вспоминая блокаду
Я начал писать эти воспоминания, когда, прочитав «Блокадную книгу» известных писателей Гранина и Адамовича, сильно расстроился: и в ней оказалось много лжи или просто незнания реальных событий. Я, получавший в блокаду паспорт 8 мая 1942 года, то есть теперь уже очень немолодой человек, заплакал от обиды за откровенное вранье и лакировку того, что было на самом деле. Я очень ждал эту книгу, так как о ней много говорили и дважды запрещали. Там написано, что на карточки давали и мясо, и масло, и печенье, и пряники, и конфеты. Я такого не видел. Только 125 граммов хлеба на человека.
Кстати, много лет собираю книги о блокаде, но правду встретил только в одной — написанной немцем, солдатом — по ту сторону фронта. Писать мне тяжело, так как уже плохо вижу, совсем не писатель и вообще давно ручку не держал…
Папа с мамой, будучи женихом и невестой, в начале двадцатых годов попытались бежать в Палестину. Однако только одному из них удалось перейти границу, и им пришлось вернуться. Они поселились в Снигиревском районе Херсонской области, деревня Юдендорф, и влились в еврейскую общину, где было много наших родственников…
V. Культура
Леонид Е. Сокол: Кинотеатр «Встреча»
В начале полевого сезона у нас появился новый начальник, который решил соблюдать законы. Через пару месяцев он посчитал, что количество переработки составляет не меньше месяца и, необыкновенное дело, зимой, в разгар сезона, мне дали отгулы, и я решил быстренько смотаться к любимой девушке в Москву.
Отряд собирал меня в дорогу: пальто дал Ваня Алёшин (арктическая куртка не подходила для такого визита, да и была вся в солярке), хороший (не то, что мой) свитер — Коля Мокроусов, унты (что за северянин без унтов) — Гена Лебедев. МИ-4 из отряда в экспедицию (2 часа), АН-2 из экспедиции в Салехард (3 часа), АН-24 в Москву (7 часов с двумя посадками). Всего три дня — и я в столице!
Девушка встречает на Измайловском парке, идём к дому пешком, ей нужно привыкнуть, ведь никаких телеграмм я не давал, мало ли: скажет «не приезжай», а позвонил только что — и деваться некуда. Моросит дождик, унты шлёпают по лужам, вещей у меня никаких, а что нужно распихано по карманам.
— Давай хоть в магазин зайдём, коробку конфет куплю.
— Пошли уж.
Мамаша встречает внешне приветливо, что для начала неплохо, мне выделяют тапочки, унты вешают на батарею.
Утром собрались на экскурсию по Москве, для чего будут пропущены занятия в институте. Унты ещё не высохли. Потенциальная тёща выделяет туфли уже имеющегося одного зятя. Примеряю — не жмут. Спасибо, мы люди без комплексов.
Под вечер возвращаемся домой, мама спрашивает, где были, что делали. Думает, наверное, что ходили в Большой, на Щелкунчика. С достоинством отвечаю: «Сначала в зоопарке погуляли, а потом в ресторане посидели». Реакция сдержанная…
Елена Кушнерова: Песни странствующего подмастерья
… Больше всего из этой поездки мне запомнился малоизвестный город Светлоград. Достопримечательностей там было немного, а точнее, две. Во-первых, колесо обозрения, с которого, если подняться наверх, было хорошо обозримо местное кладбище с одной стороны и магазин винно-водочных изделий — с другой, где весь день толкался местный люд. Как обычно, мы решили совершить прогулку по городу. Тут нас ожидала вторая достопримечательность. Город состоял из маленьких домиков за заборами. И вот эти самые заборы были разрисованы местными малевичами.
Наиболее любимым был следующий сюрреалистический сюжет: маленькое голубое озеро, на берегу сидит мужик и ловит рыбу, по берегу идет отряд пионеров с красными галстуками и отдает салют. А из озера вместо рыбы выплывает настоящая русалка, понятно, с голой грудью и с рыбьим хвостом…
Мы долго стояли и любовались этими «заборными» фресками и задавали себе вопрос: почему именно этот сюжет полюбился светлоградцам? Версий было несколько, каждая горячо обсуждалась, веселились мы от души, но убедительный ответ на этот вопрос не был найден, и нам пришлось, так и не разгадав эту загадку, спешно удалиться, потому что наш смех стал привлекать внимание местного населения, а обсуждать эту проблему с нагруженными алкоголем собеседниками не входило в наши планы.
Дмитрий Гаранин: Закон возрастания энтропии и прогресс
Тема этой статьи — очевидный парадокс, состоящий в кажущемся противоречии между постоянным усложнением жизни, появлением всё новых форм её упорядочения, новых структур, что мы называем прогрессом, и законом физики, предписывающим возрастание меры беспорядка, или энтропии, любой замкнутой большой системы. Так как в основе развития цивилизации должны быть всё те же фундаментальные физические законы, прогресс вызывает удивление и требует объяснения, если не на уровне математической модели, то, по крайней мере, на уровне общей идеи или принципа. Следует ли ожидать сглаживания или, наоборот, усиление противоречий в обществе? Сольются ли народы и расы в однорасовый народ под названием «земляне» с общей культурой и единой религией (если религии не отомрут) или будет процветать мультикультурализм с прогрессирующим дроблением на всё новые группы? Будет ли в последнем случае сосуществование мирным?
Для того, чтобы стать на твёрдую научную почву в последующих рассуждениях, необходимо вспомнить определение энтропии. Энтропия большой системы тем больше, чем равномернее частицы системы распределены по всем возможным состояниям.
Юрий Окунев: Симфония ХХ века
Еще подумалось тогда по дороге на концерт, что, как это ни странно, но именно здесь в Нью-Йорке Ленинградская симфония получила тот ускоряющий импульс, который сделал ее воистину важным событием Второй мировой войны.
После первых советских премьер симфонии в марте 1942-го года в Куйбышеве и Москве крупнейшие Западные оркестры и дирижеры пытались получить право первого исполнения. Началось нелегкое победное шествие симфонии, несшей миру весть об истребительной войне России с фашистами, по столицам стран антигитлеровской коалиции. Фотопленка с партитурой симфонии через Ашхабад, Иран, Ирак, Египет и Атлантику попадает в Англию. В июне 1942 года она исполняется симфоническим оркестром ВВС в Лондоне, в огромном Королевском концертном зале «Альберт-холл» под управлением выдающегося музыканта Генри Вуда для английских солдат, летчиков, моряков и рабочих военных заводов. Затем фотопленка партитуры на боевом корабле доставляется через Атлантический океан в Америку. Выдающиеся американские дирижеры ― Сергей Кусевицкий и Леопольд Стоковский ― включились в состязание за право первого исполнения симфонии в Америке, но Шостакович отдал предпочтение семидесятипятилетнему Артуро Тосканини, покинувшему свою родную Италию, где властвовал фашизм. 19 июля 1942 года, когда на подступах к Сталинграду развернулась решающая битва Второй мировой войны, в огромной студии «Радио-Сити» в Нью-Йорке состоялась грандиозная американская премьера Ленинградской симфонии под управлением великого Артуро Тосканини. Сотни радиостанций США и Латинской Америки транслировали симфонию. В сезон 1942–1943 года она была исполнена симфоническими оркестрами США шестьдесят два раза (!) ― американцы с волнением вслушивались в звуковые образы великой битвы с фашизмом, которая шла в далекой России. Однако вершина драматической судьбы Ленинградской симфонии была ещё впереди…
С такими мыслями приехал я в Карнеги-холл…
Марк Иоффе: Кафедра в городе Энн
В целом, конечно, Нью-Йорк своими размерами, гомоном, темпом сильно изматывал. Любая маленькая надобность, типа похода в химчистку, требовала усилия и времени.
И меня тянуло предаться интеллектуальным усладам в уюте тихого, буколического университетского городка с милыми кафе и пабами, с огромной библиотекой и роскошными книжными магазинами.
Тем более, так получилось, что за год до этих решений странным мановением судьбы мой батюшка получил работу главного библиотекаря в Детройтском симфоническом оркестре, и они с матушкой уже жили в Мичигане, в Детройте, в часе езды от Энн Арбора, где мне предстояло учиться.
Так же странным оказалась то, что моя Соня была родом из Мичигана, т. е. родилась она в Ленинграде, но приехала в Америку, в Мичиган, в город Гранд Рапидс, где жил ее отец с женой. Она, правда, оттуда сбежала в Нью-Йорк, где устроилась работать в Колумбийский университет, и где я с ней познакомился через несколько дней после ее приезда из Мичигана. Особенно назад в Мичиган ее не тянуло. Она и так там уже провела пару лет.
Но мы собирались жениться, заманчивость предложения профессора Штольца была высока, и, хотя Мичиган в целом штат деревенский и жлобский, Энн Арбор в нем являлся зачарованным местом науки и искусства, со своей особой культурой, со старой традицией студенческого радикализма и контркультуры, с богатой музыкальной жизнью, уличными фестивалями искусств и армией чудаковатых персонажей, торчащих в кафе и барах.
Кроме того, в Мичигане красивая северная природа, а в Нью Йорке мы природой были обделены, ибо, чтобы добраться до природы, из Нью Йорка надо было ехать часа полтора, если не больше…
Александр Левинтов: Октябрь 17-го
Россия оказалась в уникальном информационном пространстве: отсутствие каких-либо идей и представлений о будущем страны (носители таких идей и представлений разбежались, репрессированы, убиты какими-то невнятными наймитами либо прочно ушли на дно до лучших, никогда не настающих времён) сделало будущее несуществующим — его просто нет, обсуждать его откровенно запрещено, а захватившие власть, строго говоря, думать о будущем не обучены.
Но отсутствие будущего сделало настоящее просто бессмысленным, что, собственно, и является предназначением и даже функцией подонков, антиподов элиты — уничтожение смыслов бытия.
Да, они этого добились, а добившись, пришли в ступпорозное недоумение: и что теперь с этим делать?
Так же как: что делать с этим народом, который потерял всякое сопротивление материала и готов голосовать и 86% «за», и 100, и 120, которому всё равно, с кем и где он воюет, который верит в любую ложь и дичь? Такими править просто неинтересно. Да и скушно быть и казаться умнее всех, нестерпимо скушно — каждое утро, пусть даже ближе к полудню, просыпаться с мыслью: «Кругом одни дураки и обамы, один я умный, на всём белом свете один такой, тьфу! скушно!».
И поневоле как-то тянет на прошленькое, на стрельбы в тире, строевую, историю КПСС и истмат, на простые, но увлекательные практикумы по слежке и расстрелу из пистолета в затылок, по совершенно бескорыстным девочкам из ближайшего педа-меда и трёшке взаймы до получки, по киношке за 25 копеек.
А ведь страна вольно и невольно тянется за своим национальным лидером, потому что больше не за кем и некуда тянуться. И всех неодолимо тянет в прошлое: в советские фильмы и цены, моды и плакаты, выборы и демонстрации, в тогдашние телепередачи, в старые — не нынешние! — КВНы, в «Голубые огоньки», «Вокруг смеха», «Песню-76», молоденьких Кобзона и Аллу Пугачёву, в «Утреннюю почту» и праздничные концерты в честь дня милиции.
И оно всё это вернулось!
Фаина Петрова: Достоевский
Лет 30 назад я прочитала в каком-то журнале поразившую меня информацию о том, что тиражи книг Достоевского порой опережают тиражи Библии. При этом было понятно, что Библии печатаются по заказам бесчисленных христианских организаций всего мира, а о Достоевском никто специально не заботится: значит, интерес вызывает само его творчество.
А несколько позже, лет двадцать назад, нам с мужем, можно сказать, вживую довелось узнать о степени популярности наших великих соотечественников в мире.
Мы возвращались из Сеула в его пригород — городок Самсунга под названием Сувон, где мы тогда жили. Вдруг нас остановил полицейский: оказалось, что мы что-то нарушили. По правилам мы должны были выйти из машины, оплатить штраф в банке и только после этого ехать дальше. Но был поздний вечер, банки были закрыты, как добраться домой без машины, мы не представляли, и полицейский, выслушав наши объяснения, заколебался. «А откуда вы?» — спросил он. Мы ответили, что из России. «А Достоевский, Чайковский!» — воскликнул страж порядка. Мы согласно закивали, и он, улыбаясь, сделал жест, позволяющий нам продолжить свой путь.
Фаина Петрова: Трансформация мифа об Иуде Искариоте
Надо отметить, что именно кровавый навет, вложенный апостолом Матфеем в уста «всего народа», укоренился в христианском сознании, как ни одно другое обвинение против евреев, стал идеологическим обоснованием тех жутких репрессий, которым подвергался ни в чем не повинный народ.
До сих пор спорят, какой национальности был Матфей: грек или еврей. Есть предположение, что его Евангелие было написано на арамейском, а потом кем-то переведено на греческий (дошел не подлинник, а список на греческом) — во всяком случае, по языку это самое еврейское из Евангелий. Это, а также то, что в тексте есть сведения об еврейских законах и обычаях, казалось бы, говорит об еврействе автора. Но так как далеко не всегда эти законы и обычаи толкуются им правильно, его еврейство вызывает большие сомнения.
Весьма показательна и направленность его трактата: не считая Иоанна, которого называют самым антиеврейским из евангелистов, именно Матфей больше всего внес страстной ненависти в образ Иуды и как бы стоящих за ним евреев.
Неслучайно чаще всего исполняются «Страсти» Иоганна Себастьяна Баха именно по Матфею (хотя Бах написал их по всем четырем евангелиям), а христиане-художники так любили изображать этого апостола: сильные чувства (и положительные, и отрицательные) скорее находят отклик в сердцах людей, вызывая больший резонанс, чем спокойное повествование…
Иоанн вместо фарисеев, книжников и неопределенного понятия «народ», как это делали его предшественники, стал прямо обвинять иудеев, которых называл сыновьями дьявола, в организации казни Христа.
Ненависть к Иуде у Иоанна носит какой-то чрезмерный, личностный характер: он называет Иуду вором, говорит, что Иисус на Тайной Вечере скрытно указал ему на Иуду как на предателя…
VI. Поэзия
Леонид Е. Сокол: Эфиопские следы
Австралопитеку AL-822-N,
моему предку по обеим линиям
Первобытная природа,
ширь небес, привычный вид,
вышли все мы из народа
в колыбели гоминид.
Мой далёкий дикий предок,
кровью связанный со мной,
лишь недавно слезший с веток,
необласканный судьбой,
брёл ты вдаль по древним рекам
с грозной палкой на весу,
трудно австралопитекам
в плиоценовом лесу.
Жизнь проста, но обалденна,
каждый день бросает в дрожь,
то ль тебя сожрёт гиена,
то ли ты её сожрёшь.
Предок мой, довольно ранний,
ты погибнешь не за так:
мозг пока что обезьяний,
но зато уверен шаг.
Быть устанешь низколобым,
разовьёшь, как надо, прыть,
станешь ты питекантропом,
в люди выйдешь, может быть…
Михаил Анмашев: «Ты живёшь иногда, не имея лица»
Ты живёшь иногда, не имея лица, только голосом ставя пробелы,
наугад, наобум, как руками слепца, понимаешь, что вроде и целы…
Этот мир, как свернувшийся ласковый кот, начеку, наготове, навзводе,
а по мне — настоящ только тот сумасброд, отыгравший ноктюрн на природе…
И не в залах концертных рождается весть, от которой сжимаются души,
справедливость — так это же сладкая месть, ну, а проповедь — фраза всем — «Ну, же!»
Пусть стучатся всегда вразнобой и не в такт, а стучат неумело и глупо,
если кто-то упал, то закончился акт, за кулисами охнула труппа!
И как будто прибита душа наотмашь, навсегда и со знанием дела,
и играешь ты роль и впадаешь ты в раж, значит точно — в душе накипело!..
Вероника Капустина: На завтра обещают южный ветер…
Господи, исправь у них ошибки,
тщательно расставь все запятые.
Фразы куцы, аргументы хлипки,
и слова совсем не золотые.
Да, таких уродов единицы.
Где ты их находишь — непонятно.
Отправляешь в детские больницы,
приучаешь понимать превратно
всё, что говорится там врачами,
и карболку нюхать, быть больными.
После забираешь их с вещами
в школу, где опять займутся ими.
Провожаешь до последней ямы
взглядами угрюмыми прохожих.
Окружаешь редкими друзьями,
у которых лица, знаешь, тоже…
Дай хоть одному из этих чучел
сносную учительницу в школе,
чтобы он о том, как ты их мучил,
на листочке написал бы, что ли.
Господи, исправь у них ошибки,
тщательно расставь все запятые.
Фразы куцы, аргументы хлипки,
и слова совсем не золотые.
Да, таких уродов единицы.
Где ты их находишь — непонятно.
Отправляешь в детские больницы,
приучаешь понимать превратно
всё, что говорится там врачами,
и карболку нюхать, быть больными.
После забираешь их с вещами
в школу, где опять займутся ими.
Провожаешь до последней ямы
взглядами угрюмыми прохожих.
Окружаешь редкими друзьями,
у которых лица, знаешь, тоже…
Дай хоть одному из этих чучел
сносную учительницу в школе,
чтобы он о том, как ты их мучил,
на листочке написал бы, что ли.
Валентин Нервин: 12+, или Поучительные истории в стихах о земном и небесном
Пройду с утра вдоль нашего квартала —
по достопримечательным местам,
где женщина безумная читала
свои стихи собакам и котам.
Предполагаю, что, по крайней мере,
имея первобытное чутье,
все эти замечательные звери
беспрекословно слушали ее.
Безумия таинственные знаки
и слова эмпирический закон
воронежские кошки и собаки
по жизни понимают испокон.
Как проклятый, карябаю бумагу,
а человеку надо по судьбе,
найти обыкновенную дворнягу
и взять ее в товарищи себе.
Наум Сагаловский: Был хаос на земле…
Сны в летнюю ночь
Какие сны нам снятся по ночам?..
Мы юны, нам двенадцать с половиной,
мы с пионерской гордостью невинной
внимаем мудрым сталинским речам.
Мы сплочены в мужской суровый класс.
Ещё ни боли в сердце, ни колитов.
Вокруг полным-полно космополитов
с фамилиями вроде как у нас.
Мечта поэта — зимнее пальто!
Увы, обноски наши — вне сезона,
и жизнь проходит возле стадиона
и цирка под названьем “шапито”.
Учителя нас мучают с утра,
погрязшие в контузиях и грыжах,
а в нашем классе — сразу двое рыжих,
мы называем их Амон и Ра.
О нашей пятой проклятой графе
ещё антисемиты не орут нам,
и наш директор — Лев Наумыч Грутман,
кавалерист в армейских галифе,
Иосиф Львович — завуч и русак,
он учит нас премудрости грамматик,
Семён Абрамыч — лысый математик,
он формулами ставит нас впросак.
Афины, древний Рим, Лаокоон,
диктанты, драки, мелкие крамолы…
Три этажа неполной средней школы
нам заменяют цирк и стадион.
А девочки?.. Трофейное кино,
записки, вздохи, бантики-косички —
романов наших первые странички,
которым продолженья не дано…
Евгений Клюев: Песни невозврата
Смотри, так выбывают из игры,
так покидают звёздные пиры
кометою, сгоревшей в одночасье
и выбравшей себе иное счастье —
не быть среди счастливцев…
так, смеясь,
с дурной эпохой порывают связь
и больше не хотят ни с кем общаться.
Смотри, так оставляют всё как есть,
так ничего не оставляют людям,
тебе кричащим: мы тебя забудем,
если уйдёшь… останься с нами здесь!
Они не раз твою припомнят спесь
и то, как занимался словоблудьем —
способный, но избáлованный весь.
Так покидают толчею мирскую:
ни жалобы, ни вздоха, ни следа,
так молятся о том, чтоб никогда —
чтоб больше никогда и ни в какую!
И сдав кому ни попадя на съём
просторную пустую мастерскую,
так прекращают думать обо всём.
Простившись — или даже не простившись,
так просто исчезают с глаз долой
и прячутся от жизни пожилой
в четверостишьях — или пятистишьях,
как в путаных предгорьях Ёсино,
где встретить никого не суждено
на белых тропах во всевышних вишнях.
Лорина Дымова: Дайте мне строчку
… Так вот почему о любви, о любви! —
За целую жизнь — ни забыть, ни привыкнуть.
Ведь только она знает способ —
Проникнуть
Из тьмы в этот мир,
Где шуршанье листвы,
Где длится в веках нестихающий пир
Мелодий осенних и красок весенних.
Какая удача, какое везенье —
Из мрака попасть в этот солнечный мир!
… Так вот почему все земные пути
Ведут только к ней —
И никак не наскучат.
Ведь только любви представляется случай
Из мрака
Тебя в этот мир привести.
Известен лишь ей тот таинственный код,
Который хранится на дне мирозданья.
Его ты постигнешь в минуты свиданья —
И жизнь золотые врата отопрет.
…Так вот почему до скончания дней
О ней, ускользающей…
Только о ней.
Борис Кушнер: Вечность молчания
Старость.
Входная плата —
Палата
Слишком знакомой больницы.
Заоконные птицы
На карнизе-насесте.
Пульс разогнался и замер. —
Я в этом месте,
Как они, frequent flyer…
* * *
Прочесть шекспировский сонет,
В нём мало слов, почти их нет,
Но те, что есть, с душой и с кровью,
Их свод — заслоном многословью.
Зачем читать? Чтоб снова быть,
Чтоб не рвалась мгновений нить,
Чтоб поразиться ненароком
Подслушанным у Б-га строкам.
Артур Шоппингауэр: Сомнения (Венок сонетов)
1.
Венок сонетов — царственный венец,
А мадригал, как драгоценный камень,
В нём стынет лёд и полыхает пламень,
Начало сказки и её конец.
Комете вслед — со шлейфом и ядром —
Пятнадцатый всегда уходит первым,
Последним — хвост животворящей спермы,
В четырнадцать сонетов марафон.
О мадригал вотще ломали зубы
И дебютанты, и глухие зубры,
Совсем зелёные и перестарки.
«Могучей кучке» мастеров канона
Досталась вожделенная корона
И высший орден имени Петрарки.
2.
И высший орден имени Петрарки
Присвоен соплеменникам моим,
Они сумели, мы же только мним,
Придумывая эти аватарки.
Волошин, Солоухин, Яровая
Плели на русском дивные венки
Из смеха, слёз, протеста и тоски,
Классический канон не отвергая.
Как говорится, каждому своё,
Универсально только мумиё
Да этот самый золотой телец…
Спокон веков от сотворенья Рима,
Стереотипа мощь необорима:
Представьте вид Сатурна без колец…
Напечатано на Портале: Номинанты конкурса «Автор года 2017». Дайджест IV–VI
Приветствую, уваж. А.Бархавин. Признаюсь, считала вас «приходящим активистом», довольно редко заходящим на огонёк, а вы, оказывается, в курсе всего, в т.ч. работы жюри. Спасибо, что поделились информацией. Что же касается моего мнения, то я его как раз обосновала. Более того, считаю некоторые моменты принципиальными.
Некоторые мои хорошие знакомые, например Б.Тененбаум, считают (по крайней мере, это вытекает из его комментов), что Заметки и Мастерская должны стать этаким филиалом РАН. По крайней мере, должны создаваться по тем же «научным» критериям, быть очень академичными по языку, насыщены цифрами, датами, ссылками и годами изданий. Конечно, теряется публицистическая интрига и мухи дохнут от тоски. Но это ничего. Наоборот, чем больше мух сдохнет, тем лучше. Такого наукообразного монстра, которого никто не в силах осилить, легче протолкнуть в призеры, никто спорить не будет. Какая нибудь неведомая Анна или Марьиванна предложат – и дело сделано. Я принципиально против этого. Я считаю, что у Портала есть своё лицо. Это лицо живого общения, важности читательского интереса, лицо популяризатора разных мнений без оглядки на то, что скажет строгий критик из академии наук. И главное мы должны ценить своих авторов и своих исследователей, а не приходящих звёзд. Увлечённый человек делится своими работами – это важнее, чем какой-то приходящий учёный (специалист, кстати, совершенно в другой области), который в изобилии рисовал свои горбатые графики, чем приводил в совершенный восторг публику. Никто ничего не понимал и проверить не мог, но зато как научно все выглядело! Мне ещё тогда подумалось: что же этот учёный не публикуется в научных журналах? Ведь эта площадка совершенно не для него! Здесь он своими горбатыми графиками неуместен и забавен.
Теперь специально для вас, г. Бархавин, повторю пункты своей позиции.
Первое. Аркадий Гайсинский доказывает и показывает, сколько неясного, непонятного и неизвестного вокруг! А вы так не считаете? Мне сейчас некогда, но специально для вас подготовлю список из тридцати вопросов, типа откуда это, кто построил, по какой технологии и на каких ресурсах. И вы, как историк, ответьте хотя бы на один. Один доказательный ответ – и мы закрываем тему.
Второй пункт. Именно в вопросах лингвистики, или как пишет Фаина Петрова, «народной этимологии», наш Портал находится в авангарде и даже в привилегированном положении. Почему? Потому что волею судеб наши люди попали в Израиль. Окунулась с головой в языковую среду. И увидели много интересного. Найдите хоть одного, самого знаменитого, лингвиста, у которого есть такой бэкграунд. Да, лингвисты самостоятельно изучают языки, но это не то. Мы это все знаем на своём опыте. И ещё одна позиция, которая подтверждает мою правоту. Когда (почти всегда) оппонентам нечего ответить, они пускаются в “гопака” вприсядку и с коленцами: «А город Ур, наверное, от Уралмаша!» Даже если бы они хотели бы ещё больше себя дезавуировать в роли критика им бы это не удалось»
Голосую за Гайсинского !
Копия текста-отзыва на работу Аркадия Гайсинского для номинации в конкурсе
Что сказать… Полное восхищение!
Пусть простят меня местные опровергатели ненаучного подхода, но в своей работе Аркадий Гайсинский демонстрирует истинно научный подход, как его только и стоит понимать: он не падает ниц перед авторитетами, а весьма вежливо и доказательно расшифровывает необоснованность их посылов. Это первый научный подход.
Второй. На сегодняшний день он делает, пожалуй, один из главных выводов, необходимых исторической науке для выхода из кризиса. Вывод такой: мы мало знаем! Мы почти ничего не знаем! И очень часто — не хотим знать! «Историческая правда? А кому она, собственно, нужна?!»
Третье. Я давно подозревала, впрочем, я даже была уверена, что с приездом тысяч наших людей — настырных и любознателельных — в Израиль, начнется новая веха в изучении истории. Вот эта самая ашкеназийская настырность и любознательность, умение анализировать (а отчего, вы думаете, так много среди ашкенази нобелелвских лауреатов и авангардистов в любой отрасли? Вот именно от этих благословенных качеств!) плюс освоение древнего языка, (такое освоение, которое ни одному ученому до сих пор и не снилось!) дали поразительный результат. И это только начало! Ящик Пандоры открыт!
И, пожалуйста, дорогая редакция, не откладывая в долгий ящик, (ибо это может быть ящик Пандоры, из которого все расползается), — внесите Аркадия Гайсинского в номинанты по категории НАУКИ! Если кто-то из уважаемого жюри будет голосовать против этой кандидатуры, попросите его обосновать свое мнение. Научно!
Ася Крамер
— 2018-01-02 10:33
Если кто-то из уважаемого жюри будет голосовать против этой кандидатуры, попросите его обосновать свое мнение. Научно!
————-
Уважаемая Ася,
Вы зря кипятитесь — уверяю вас, никто из уважаемого жюри не проголосует против этой (да и любой другой) кандидатуры — насколько я помню, формат голосования не предусматривает голоса «против», а только три голоса «за» от каждого из голосующих по каждой номинации.
Если вы считаете, что один из них должен быть за эту статью Гайсинского — обоснуйте свое мнение. Научно. Просмотрите остальные номинированные работы и убедительно докажите, почему члены жюри должны голосовать за статью Гайсинского, а не за другие. Ваше восхищение, даже если оно заслужено, вовсе не означает, что не найдется трех других работ в той же номинации, достойных голоса «за».
Кстати, категории НАУКА в номинациях этого года нет. Есть «Мир науки», куда попадают научно-популярные статьи по точным наукам (математика, естествознание) и биографии ученых в этих областях. Мне кажется, работу уважаемого Гайсинского вряд ли можно отнести к этой категории.
Мой голос — за Валентина Нервина! Безупречно составленная подборка: стихи исполнены мудрости, иронии и горечи — в единстве земного и небесного. А прекрасное стихотворение «Пройду с утра вдоль нашего квартала,,,» — просто гимн наступающему году Собаки.