«Проклятые потомки убийц! Мало вам нашей крови? Еще хотите? Сталин — сволочь простил? Суслов — сволочь простил? А я не прощаю! Смирно, твари! Суд идет».
На корабле
(глава из романа «Два Дон-Кихота»)
Анатолий Зелигер
Как только советские войска ушли из Литвы, литовцы начали убивать евреев. Убивали в течение недели до прихода немцев. Убивали и при немцах, которым незачем было участвовать в резне. Погибло все еврейское население Литвы — двести пятьдесят тысяч человек.
Католическая церковь Литвы молчала…
Корабль с туристами на борту плывет по Белому морю к Соловецким островам. Слепящее солнце, похожее на лампу дневного света, льет свое искусственное сияние на холодную рябь моря и корабль. Резкие порывы ветра освежают и бодрят.
Георгий стоит на передней палубе. Его руки на борту. Властный, волевой взор устремлен в даль. Ветер блуждает в его густой черной бороде. Он похож на опытного флотоводца, смело ведущего корабль на штурм далекого и неизведанного.
Долго находился Жора на палубе, переходя от борта к борту, любуясь неустанной игрой волн, ослепляющим сверканием резвых солнечных бликов — и это всюду, со всех сторон, на всем безоглядном просторе.
«Зыбь ты великая, зыбь ты морская,
Чей это праздник так празднуешь ты?» —
продекламировал Жора и, воскликнув громко, по-капитански: «Вперед и только вперед! Держать курс на север!» — спустился в салон.
Здесь, после дерзкой вольности стихии, он ощутимее воспринял успокаивающую силу уюта. Неяркий свет, мягкие диваны и кресла, круглые низкие столики. Негромкая, ласкающая слух музыка разносилась по салону из небольшого бара. Жора сел в кресло, приятно провалившись в его глубину, и осмотрелся.
Салон был полон. Справа от него вокруг одного из столиков расположились четверо, на взгляд сорокалетние, — трое мужчин и женщина. Одеты — приятно посмотреть, все сшито на заказ, не магазинное. Женщина в синих брючках и белой курточке с голубыми узорами — симпатичная, с тонкой талией. Расслабились, довольные: один, длинный, раскинулся в кресле, ноги под стол засунул, другие тоже в разных позах привольных. Напиток не спеша попивают, нерусскими словами над столиком перекидываются и хохмят, да посмеиваются, да улыбаются друг другу.
«Умеют жизнью наслаждаться, — подумал Жора. — Хорошо им тут вместе».
Кто-то произнес негромко: «Литовские туристы». Жора стал наблюдать за ними еще внимательнее. Доводилось ему общаться с литовцами. Люди как люди, без особых претензий или чванства.
А эти — совсем другое дело. Холеные, высокомерные, отгороженные от присутствующих своей изысканностью и вроде бы гордящиеся своей обособленностью. Жоре казалось, что от этих четверых исходит дух то ли презрения к окружающим, то ли вообще непризнания их присутствия.
Было в них что-то от победителей — баловней удачи, неожиданно вознесенных кверху шальным случаем, и Жора, сам удивляясь себе, почувствовал, что уязвлен и принижен ими. Они, не оскорбляя никого явно, утверждали странным образом свое превосходство и над ним, и над всеми присутствующими здесь. Почему?
Да, видимо, потому, что существовали как бы в безлюдном пространстве — они одни в многолюдном салоне, на всем корабле, вот и всё. Здесь, на четырех креслах и круглом столике с двумя бутылками прохладительных напитков, находится их литовское государство — они пребывают в нем, а на всех остальных им глубочайшим образом плевать.
Жора посмотрел на услужливого приниженного бармена, на всех этих скромных туристов, сидящих в салоне, и почувствовал, что право на значительность этой четверки почему-то всеми негласно признается. Все это было ему не по нутру, даже немного противно, и захотелось снова туда, на палубу, где царит беззаботность ветра и братание беспокойного моря со всевидящим небом. Но он пересилил себя, сказав себе мысленно: «И чего ты задергался? Это же бывший угнетенный народ. Самоутверждаются. Не обращай на них внимания».
Жора продолжал сидеть. Заскучал, зевнул, но вдруг встрепенулся: по салону разнесся голос Розенбаума. Одна песня, другая, и вот вдруг зазвучал «Бабий Яр»:
Молча здесь стоят люди,
Слышно, как шуршат платья.
Это Бабий Яр судеб,
Это кровь моих братьев.
Высокий литовский парень стоял с топором в руке. К нему поочередно подводили людей — мужчин, женщин, детей. Он поднимал топор над головой — как бы для рубки дров, резко опускал его вниз и раскалывал очередной череп.
Католическая церковь Литвы молчала.
Жора закрыл лицо руками и слушал:
До земли недалеко,
И рукой подать до неба,
В небо взмыл я и на землю сполз.
Вы простите, сестры, то,
Что я рядом с вами не был,
Что в рыдания свой крик не вплел.
Вдруг Жору как будто резко толкнули, ударили по голове. Это литовцы затопали ногами, заколотили ножками столика по полу, заорали, завизжали:
— Долой! К черту! Прекратить!!
Куда девалась их барская расслабленность, напускная изысканность? Они вскочили на ноги — и мужчины, и женщина, — и орали, орали изо всех сил, напрягая жилы на шеях, демонстрируя свои красные, злобные, сразу ставшие уродливыми лица. Бармен среагировал мгновенно. Песня прервалась. В один прыжок Георгий оказался около них, и они показались ничтожными карликами рядом с ним, с его выпрямленной высокой, могучей фигурой.
— Молчать, гады! — загрохотал его оглушительный бас.
Все три гладкокожих мужских лица слились для него в одну мерзкую гитлеровскую харю — и с быстротой молнии обрушились его кулаки на ненавистное ему строенное рыло.
— Проклятые потомки убийц! Мало вам нашей крови? Еще хотите? Сталин — сволочь простил? Суслов — сволочь простил? А я не прощаю! Смирно, твари! Суд идет.
И трое мужчин, испуганные, с противными окровавленными физиономиями вскочили с кресел и вытянулись по стойке «смирно», и женщина, с красными пятнами на белом, выхоленном лице, стояла перед своими дрожащими «защитниками» и знала, что она беззащитна.
Жора обернулся к суетливому худенькому бармену:
— Чего лебезишь перед дерьмом? Включай! Всем встать, — сурово приказал он сидящим в салоне.
Странно, но люди послушались его и встали, все, как один. И снова зазвучала песня:
Воздух напоен болью,
Солнце шириной в месяц.
Это Бабий Яр, то ли
Это стон моих песен.
Ветры свежие летят
с запоздалым покаянием,
Не услышать мертвым истины.
И поэтому стоят
люди в скорби и молчании
Под каштановыми листьями.
Песня кончилась. Снова загрохотал голос Жоры:
— А теперь — вон отсюда. Сидеть в своих каютах и носа не высовывать! Встречу — убью!
И четверо гуськом, послушно, впереди мужчины, позади женщина, вышли из салона. Люди усаживались в кресла, с любопытством разглядывая Георгия. А он, помахав всем рукой, покинул помещение.
Уважаемый либерал, наличие нескольких священников — героев не изменяет общей ситуации. Спаслось очень мало литовских евреев.
«Католическая церковь Литвы молчала…»
——- РЛ ——
Не совсем…. Из книги И.Альтмана «ХОЛОКОСТ И ЕВРЕЙСКОЕ СОПРОТИВЛЕНИЕ НА ОККУПИРОВАННОЙ ТЕРРИТОРИИ СССР»
«….настоятель древнейшего в Каунасе католического прихода «Триединства» ксендз Бронюс Паукштис через монаха Бронюса Готау-таса (по прозвищу «Братик») доставал фальшивые паспорта. Он выдал сто двадцать метрических свидетельств еврейским детям и прятал в своем костеле 25 взрослых. За Б. Паукштисом следило гестапо, какой-то период времени ему пришлось скрываться. Сам же Бронюс Готаутас был арестован нацистами в 1944 г. за помощь евреям и заключен в концлагерь. Самоотверженно спасал евреев и другой литовский священник Повилас Якас. Немалую роль играло и обращение к прихожанам. Священник Салакского костела Пятрас Раудаве после расстрела евреев осуждал литовцев, которые принимали в нем участие.»
Интересно, почему этот «отвратительный» текст прочло 414 посетителей сайта.
Ситуация мало правдоподобная. Ха-ха! Рассказано слово в слово то, что произошло со мной, за исключением того, что я не мог набить морду этим негодяям. Пришлось ограничиться словами, которые я не могу здесь воспроизвести. Господин Б. поговорите с людьми. Много людей наблюдали разные варианты таких ситуаций. Не надо быть ангелом, витающим над облаками. А в отношении спекуляции Холокостом могу заявить, что это грубое, недостойное порядочного человека оскорбление.
Я два раза писал комментарии которые стирались. Кто этим занимается?
Этим занимается служба модерации, которая следит за соблюдением правил общения. Правила можно прочитать здесь. Вкратце же, у нас допускается обсуждение текстов, но не личности их авторов. Посылая своё произведение в редакцию или выкладывая его в блоге, автор отдаёт его публике, на всеобщее обозрение. Всякий читающий может написать о своём впечатлении от текста, подвергнуть текст любой, сколь угодно сокрушительной критике. Это нормально. Не хотите критики — не публикуйтесь. Запрещаются персональные нападки рецензентов на личность автора (равно как и автора на рецензентов). Комментарии, содержащие нарушения правил, удаляются модерацией.
Высказанные замечания я считаю нелепыми и не обращаю на них внимания
====
Зачем тогда писать? Вот я, например, пишу прекрасную уникальную прозу, а получаю только одобрения.
И критики никакой. Не на что обратить внимание.
Автор имел в виду замечания типа «отвратительно» совершенно не уместны в нашем общении, более того — не допустимы. Меня удивляет, что редактор сайта не удалил это замечание.
Рекомендую моим эмоциональным критикам прочитать мой роман «Два Дон-Кихота.» Высказанные замечания я считаю нелепыми и не обращаю на них внимания.
Я привык к комментариям Бориса Тененбаума. Хотя они однотипны, я все равно получаю от них удовольствие.
Литературно текст слабоват, но не отвратителен.
Поучать автора, как писать, естественно не буду, но ИМХО этот текст «не звучит», как говорил мой покойный классный руководитель-одессит. И это мягко сказано.
Текст, по-моему, отвратительный. Не знаю, как напечатали.
Moжет быть, спросонья?
\»Песня кончилась. Снова загрохотал голос Жоры:
— А теперь — вон отсюда. Сидеть в своих каютах и носа не высовывать! Встречу — убью!
И четверо гуськом, послушно, впереди мужчины, позади женщина, вышли из салона. Люди усаживались в кресла, с любопытством разглядывая Георгия. А он, помахав всем рукой, покинул помещение…\»
—————-
Чушь, конечно, Б.Г. в чём-то прав, плакатности много и пр.
Но иногда и Розенбаум бывает прав. Если рассматривать эту сцену, как
плакат, ок. Не больше. И, всё же, — и литовцам, и Католической церкви есть о чём подумать Да и — всем — 9-го Ава. А.З. в Израиле, \»Мяу\» — очень \»мыло\», или — мило — ?
Спишем, г-да, чрезмерные командные интонации на блокаду. И 3 месяца из 900 дней — срок не малый. Не на Малой земле, однако. Да и морячок, видать, Георгий, шумноватый, \»мама не горюй\» 🙂
об авторе:
«Я родился в 1935-ом году в Ленинграде. Васильевский остров – моя колыбель. Хорошо помню три первых месяца блокады…
С 1991-го года по 1993-ий опубликовал в Петербурге три книги
В Израиле с 1994-го года. Здесь я опубликовал следующие книги: “ Из записок сумасшедшего”, “Император Николай Второй,
“Слова”, “Два Дон-Кихота” (три книги), “В поисках счастья”, “Два Дон-Кихота” (В одной книге)…
НА ФОРУМЕ ПОРТАЛА «ЗАМЕТКИ ПО ЕВРЕЙСКОЙ ИСТОРИИ»
Парад Победы в Иерусалиме (отрывок из книги “Два Дон Кихота”)
Мяу
На корабле (глава из романа «Два Дон-Кихота»)
Детские годы и взросление Георгия Лапина
Жизнь Иешуа Бен Иосефа (отрывок из книги “Два Дон Кихота”)
СТАТЬИ В ЖУРНАЛЕ «МАСТЕРСКАЯ»
… — 20 работ в Мастерской, от Корабля до Шута гор-го, на все вкусы 🙂
::::::::::::::::::::::::::::::::
Борис Г.: Опубликованный текст оставляет очень тяжелое впечатление.
Прежде всего, своей манипулятивностью…
Не надо спекулировать на теме Холокоста, ни в Литве, ни в каком-либо
ином месте.
—————————
Уваж. критик Б.Геллер привёл своё, очень сомнительное, imho — мнение.
Считаю, что читатели с заглавной бук-ВЫ разберутся, и этот одинокий
грустный коммент не помешает им прочитать прелестные тексты Анатолия З., помещённые Редакцией в Мастерской, Заметках… и — везде, где
талантливые работы автора будут появляться.
Пожелаю, однако, А.З., из своего медвежьего угла, а также — всем «румяным» и «смуглым» критикам — здоровья и благо- и блого-получия,
И не будем, не будем, господа-коллеги-соплеменники поучать авторов,
подсказывать, что им следует писать а чего не следует.
P.s. Давайте дружно «поучать своих паучат», наших младших братьев, но — «не бит их по головам» — — кошек, собак, хомячков, а также — наших любимых внуков и внучат. Дети наши идут своим путём, и — дай, Б-же, им всем, не совершать тех глупостей, кот. натворили их родители — мы с Вами, дорогие коллеги.
P.P.S. непременно почитайте работу А.З. «МЯУ», о Мурке, это повеселее Корабля, если кому-то сегодня хочется веселья.
Анатолий Зелигер
Мяу
Здравствуй, моя Мурка, Мурка дорогая!
Здравствуй, моя Мурка, и прощай!…
Яков Ядов
Опубликованный текст оставляет очень тяжелое впечатление. Прежде всего, своей манипулятивностью. Попробуй, скажи о рассказе об истреблении евреев, что автор лишен вкуса. Но в данном случае, сожалею, это именно так.
Не надо спекулировать на теме Холокоста, ни в Литве, ни в каком-либо ином месте.
Описанная ситуация мало правдоподобна во всех поведенческих аспектах, и пафос тут ложный, и гордиться нечем.
Что до слов песни, то оставим этот на совести попсового автора.
А.Зелигер Парад Победы в Иерусалиме (глава из романа «Два Дон-Кихота»)
День Победы – самый светлый праздник на земле.
Наши маршируют по Иерусалиму. Он наш, Иерусалим. Расчистите путь! Дайте дорогу еврейским героям, бывшим бойцам Советской Армии, задушившим фашистскую гадину.
Этот праздник – с сединою на висках,
Этот праздник – со слезами на глазах.
—————————————-
А.Зелигер Мяу
У кошки Муси была светло-коричневая шерстка с небольшими белыми пятнышками около ушей. Длинный пушистый хвост делал ее похожей на белочку. И была она очень чистенькая, – не то что некоторые другие
Когда она была голодна, то просто подходила к людям и ласково пела: «Мяу, мяу! – Какая красавица», – говорили люди и с удовольствием давали ей кусочки мяса или рыбы.
=========================
Эти подвиги (мяу!) можно читать не с сединою на висках, а со слезами на глазах. Борису Геллеру — прошу покорнейше извинить, (не выспался сегодня, пото-ропился) — Вы с БТ и Ильёй Г. правы. Чтобы не сказать впопыхах ничего больше, желаю — до 120.